– Какого хера?
– Когда у тебя последний раз намокали трусики от того, что в комнату вошел твой мужчина?
– Не знаю. Я так не мыслю.
– Почему же? Где твои дамские яйца? Надо помнить, чего ты вообще влюбилась когда-то.
– Я помню…
Эмер открыла рот и собралась заговорить, но ничего не возникло.
Сид ехидно рассмеялся.
– Ты не дашь ему быть мужчиной, а себе – женщиной. Может, ты и права. Может, это я топор точу – сам-то коротковат, и, наверно, от этого не без трудностей, – но признай же, такого отличного разговора у тебя с консьержем отродясь не случалось. И правду не отменишь: вы, люди, потускнели, а мы, боги, заскучали. Ты скучная! Ты – зверь, девица, так, нахер, и живи как зверь. Я не тебя наказываю, а твою разумность, которая отменяет жизнь, и твое обожествление Владыки Посредственности. Природу вечно отрицать не удастся, природа – она отомстит.
Все это застигло Эмер врасплох. Она глянула наружу, на лютый дождь – на весенний дождь, что в миг ясности отмывал городские улицы.
Чуть погодя она проговорила:
– Но я правда его люблю.
Сид глубоко вдохнул и кивнул, а затем допил что там у него осталось.
– Ну и смотри тогда, что твоя любовь с ним делает.
На экране телефона водитель автомобиля отвлекается от СМС, но поздно. Резко вывертывает руль, шины визжат на мокром асфальте мимо Ананси, но прут по Кону – с тошнотворным шумом столкновения. Сид ухмылялся, как подросток, кино мерцало…
– О-о-ой-й-й-й-й-й… а вот это больно.
– Нет! О боже мой! Нет!
– Не волнуйся. Я это предложение делал десятки раз, ты держишься ни плохо, ни хорошо.
– Вы это устраивали другим? Другим женщинам?
– Да и мужчинам. Не надо сексизма. Да, в Нью-Йорке люди исчезают в серой мгле. Например, вот так – из-за любви. Из-за любви и денег. Реальность – навеки любимое реалити-шоу богов. Хотя в прошлом веке я много дел проворачивал на Уолл-стрит. Игроков там полно. Высокорисковые ипотеки, а? То в основном мои прислужники были, помахивали морковками на веревочках – и “бенджаминами”
[63]. Понци
[64] был итальянским Сидом в те дни. Не стоит благодарности.
Эмер плакала. Сид протянул руку, обнял Эмер за плечи и сказал:
– Или – можно нажать на перемотку.
– Что?
– На перемотку. Перемотай само время – на “Самсунге” не получится.
– Да-да, нажать на перемотку.
– Тебе надо нажать, я не могу – таковы правила.
Эмер нажала на стрелки влево, и автомобиль помчал назад – смерть на обратной передаче.
– Круто, – проговорил Сид. – Давай еще разок посмотрим, мощный удар был.
Сид вновь нажал на “плей”, и фигурки на экране занялись тем же, что Эмер уже видела, – водитель строчил СМС, Кон и Ананси шли и смеялись, взявшись за руки, словно так им суждено. Играло вплоть до мига перед столкновением. Эмер нажала на паузу – знак равенства, две параллельные линии, что не соприкоснутся и в бесконечности.
Сид наблюдал, как Эмер замерла между Сциллой и Харибдой. Заговорил, чтобы подтолкнуть ее туда или сюда:
– Эй, бесхребетина, он себя королем чувствует, сделку заключает с паучихой, с дьяволом, со смертью, с успехом, как ни назови, он взял ее за руку и кто знает за что там еще, он душу свою продает и с тобой не советуется.
Она слушала слова, понимала, что ее мужчина соединился с другой женщиной, условия ей были известны. Она заговорила:
– Нахер его устремления. И нахер его самого.
– Ты будешь ему чужой, понимаешь? И чужой останешься. Совершенно чужой.
– Так. А жить мы будем по-прежнему вместе?
– Ты чего вообще, женщина?
– В смысле, будет оно так, что он проснется завтра утром в постели и меня не узнает – как в кино про парня с амнезией? Мне придется ухаживать за ним, пока не выздоровеет, и в конце концов он полюбит меня сильнее прежнего?
– Это что за драное, прости господи, кино такое? Нет, тут так не будет. Не проснется он у тебя в постели. Никогда. Ты с ним никогда не познакомишься. Он будет жить где-то на планете, и жизнь его с тобой станет смутно памятным сном, и тебе предстоит держаться от него подальше, иначе он все-таки сгинет.
– Ладно, ладно, незачем так раздражаться-то. Правила вовсе не внятные, но хорошо, я теперь поняла. Кажется.
– Ты отказываешься от своих притязаний на его сердце, душу и тело в прошлом, настоящем и будущем. – Он угрожающе наставил палец на иконку “Плей”.
– Да.
– Тогда жми “Стоп”, – торжественно сказал он.
Эмер нажала на “Стоп”.
– Теперь жми “Стереть”.
Эмер нажала еще раз, но попала на “Плей”.
– Черт, это “Плей”!
– Ух ты, ему кранты!
– Нет! Где “Стереть”?
– Это твой телефон. Мне с какого хера знать?
Эмер завозила пальцем по экрану, как ребенок, рисующий на скорость; нашла иконку с мусорным ведерком.
– Стереть! – Она все жала и жала и приговаривала: – Стереть! Стереть! Стереть!
– Повторять необязательно. Пальцем достаточно.
– Стереть!
– Стерто.
– Стерто?
– В корзине. Кону жить.
Видео на экране показывало, как автомобиль, избегая столкновения с Коном и Ананси, резко свернул. Фары озарили оторопевшую, но невредимую парочку и двинулись дальше, оставив двоих во тьме. Затем экран почернел.
– Кухулину жить, – проговорила Эмер.
Сид кивнул.
– Мужчине жить. Любви – умереть.
Часть вторая
[Морж возник] из “Моржа и Плотника”.
“Алиса в Стране чудес”. По-моему, прекрасное
стихотворение… Потом я… осознал, что
морж в этой истории злодей, а плотник —
хороший. Подумал, ой, блин, я не того героя
выбрал. Надо было “Я Плотник”. Но тогда
получилось бы не то же самое, верно?
Джон Леннон
Эмер-II
Необременительная мазохистская классика соула авторства Айзека Хейза “Иди мимо”, исполненная не менее убийственной и более известной Дионн Уоруик
[65], вытолкала Эмер из глубокого сна горячим дрыном. Эмер схватила с тумбочки телефон в 6:46 утра 21 марта, чтобы мазком пальца выключить будильник, но затем откинулась на подушку. Не подремать, а вспомнить сон, и песня ей в этом помогала.
