– У меня отец любил “Зеппелин”.
– На укулеле? Это прямо из ночных кошмаров материал. Может, есть еще что-нибудь?
Она встала за инструментом. Он отшатнулся в деланом ужасе. Эмер сыграла фрагмент из “Иммигрантской песни” “Зеппелина”
[149]:
– А-а, а! А-а, а! Мы из краев, где снег и лед… Где полуночный свет, где родник жаркий бьет…
– Ух ты, это же…
– Изумительно?
– Само собой, но к тому же…
– Обалденно?
– Вот-вот, именно.
– Тебе оно невыносимо.
– Нет, не невыносимо, ты – мечта любого мужика: девчонка любит “Зеппелин”, играет на уке… Я просто в полном ужасе от этого.
– Погоди. Я поняла. – Она переставила пальцы на грифе и принялась петь ему “Песенку гласных”. – Это я пою своим деткам, когда учу их читать. Сама сочинила. “А-Э-И-О-У”. – Она потренькала на уке. Веки у Кона потяжелели.
– Чудесно, – вымолвил он. – Не останавливайся. Это хит. Идеально. Круть.
– А-Э-И-О-У… А-Э-И-О-У… Повторяем гласные, повторяем гласные.
И вот уж мужчина в ее постели, знакомый чужак, с которым она только что занималась любовью, уснул.
Иммигрантская песня
Эмер проснулась до рассвета и увидела, что Кон смотрит на нее, подперев голову рукой.
– Это вообще-то жутковато, – сказала она.
– Да?
– Тебе разве не надо никуда ехать?
– Не особо. А тебе?
– Мне надо, у меня занятия в школе через пару часов.
– Ровно столько мне и надо.
– Ха-ха.
Он потянулся погладить ее по волосам и нащупал бугорок шрама за ухом. Эмер застенчиво отстранилась. Ее там никто никогда еще не трогал.
– Как твое писательство продвигается? – спросила она.
Кон замер.
– Писательство?
– Ага.
– С чего ты взяла, что я писатель?
Очень хороший вопрос. С чего она взяла, что он писатель? Из снов, из воспоминаний о том, что, вероятно, могло, а вероятно, и не могло произойти. Ничто из этого не тянет на показания в суде – и даже на непринужденный разговор.
– Твоя история про подземку и Ямайку была писацкой.
– Писацкой?
– Не очень-то по-писацки, с моей стороны, такое слово употреблять, да?
Кон улыбнулся, но Эмер явно его растревожила.
– Я актер, – сказал он. Эмер прыснула со смеху. Но он не шутил.
– Ты не шутишь.
– Нет.
– Ну… поразительно.
– Да?
– Конечно. В смысле, может, поэтому, наверное, ты смотришься знакомым – или кажешься знакомым.
– Я не знаменит. Когда говорю “актер”, я на самом деле имею в виду “безработный”.
– Брось хвастаться, может, я тебя где-то видела.
– Я снялся в нескольких рекламах, мелькал несколько недель во всяком мыле, еще в “Законе и порядке” был, в “Хорошей жене”
[150] появлялся – брат сестры кузена.
– Этот сериал я смотрела!
– Правда?
– Попадался раз-другой. Кажется, они одно время у нас в доме снимали.
– Ты не помнишь знаменитого брата сестры кузена Джулианны Маргулис?
[151]
– Извини. Может быть.
Он рассмеялся и отвел взгляд – огорченно, подумала она.
– Наплевать, – сказала Эмер. – Кроме того, мне всегда хотелось, чтобы мною воспользовался какой-нибудь жиголо.
– Я польщен?
– Буду звать тебя Серджо. Жиголо Серджо. – Она по-прежнему держалась легче воздуха, но почувствовала, что Кон опускается в мир более всамделишный, как бы она ни старалась, – словно самолет сквозь облака, заходящий на посадку. Актер?
– Но забавно, что ты заговорила о писательстве, – заметил он. – Потому что именно это я бы сказал о том, кем хотел быть в детстве. Этим я хотел заниматься, когда вырасту. Так я, вообще-то, и стал актером – решил посмотреть на писательство под другим углом, надо полагать. Но дальше… – Он, казалось, того и гляди что-то добавит – но нет. Будто выдыхал некую очень выразительную и красноречивую тишину, будто смотрел вглубь себя и не был убежден, что увиденное ему нравится.
– Что такое? – спросила Эмер. Пусть ненадолго и отвлеклась от своего любовника, она с изумлением обнаружила, до чего молниеносно уловила это простое скольжение мужчины в ненависть к себе и созвучный женский порыв вытащить мужчину из этого созерцания пупа, самоотрицающей мужской тьмы.
Кон не спешил поддаваться – как любой мужчина, привычный быть в центре внимания. Заговорил на излете долгого выдоха.
– Так или иначе. Видимо, обленился.
Вот это “так или иначе” – вранье, Эмер это знала. “Так или иначе” покрывало все, о чем, как ему казалось, он пока не готов был ей рассказывать, но придется, если они как-то продолжат знаться. “Так или иначе” – задернутый занавес.
– Я обленился или родился ленивым, и у меня кишка оказалась тонка сидеть одному в комнате и печатать. Наверное, хотелось больше веселья, и вот пожалуйста, я теперь непишущий неактер – никто.
– Тебе и впрямь пора перестать хвастаться. Некрасиво это, – сказала Эмер.
Он улыбнулся, но продолжил грустить.
– Мне уже за сорок, а я только начинаю. Еще я много озвучкой занимаюсь.
– У тебя приятный голос.
– Ты так думаешь?
Эмер встала и подставила рот под кран в ванной. Этот мужчина слишком умен для актера. Экая жалость. Мужчиной быть трудно – при всех требованиях к мирскому успеху и прочему изгнанию драконов. Плевать. Но нет, не плевать все же. Опыта с мужчинами у нее была не тонна, однако Эмер достаточно отчетливо понимала, что мужчина в определенном возрасте, еще не убивший дракона, – опасная, скорбная штука. Эмер казалось, что никак не утолить ей жажды. Она хлебала холодную воду крупными глотками, будто пыталась смыть что-то, утопить или же напоить некую глубокую, заброшенную, иссохшую нужду.
