– Или же попросту не брать на себя полной ответственности за собственную жизнь? – добавил Кон. – Думаю, замысел будущего, надежда на него в виде плана или даже пожелания – возможно, способ не отдавать должного настоящему, жить отрицая. В смысле, надежда и страх – они же на самом деле…
– Внебрачные братья? – договорила за него Эмер.
Они встретились взглядами – словно происходило сразу два разговора одновременно, один слышный, а второй бессловесный. Эмер вспомнились строки из Китса. Что-то вроде “рожденные мелодии волшебны, волшебней те, что не коснулись слуха”
[203] Задумалась, не произнести ли это в голос.
Иззи сказала:
– Неисповедимый исполнитель? Это какой-такой? Типа как Мэтью Макконахи?
[204] Эта беседа явно требует больше вина, нежели я в данный момент располагаю.
– Я считаю, – развила мысль Эмер, – скорее вот как: наши жизни происходят одновременно на разных планах, это очень, очень глубокое настоящее. И пусть это не так с научной точки зрения, здесь есть философская истина в прагматическом смысле.
Кон кивнул:
– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сейчас же.
– Придуриваетесь?
– А-бля-солютно нет, – отозвался он.
– Ой блин, – проговорила Иззи с каменным лицом, – он на полном серьезе.
– Умеете вы обращаться с наречиями, Кон, – сказала Эмер.
Все улыбнулись, примолкнув, и некоторое время переглядывались.
– Хотите еще о чем-нибудь спросить? – обратилась Эмер к Кону. – Что-то мне подсказывает – хотите.
Выпучив глаза, Иззи сценически зашептала так громко, что могла бы прервать разговор и в десяти футах от них:
– Она не замужем!
– Все так и есть, – согласилась Эмер.
– И я нет, – сказал Кон.
Иззи выпалила:
– Дело в шляпе. Она то, что надо.
Иззи дала задний ход и пошла искать еще шардонне.
Кон задал свой вопрос:
– Видится ли вам эта история – эта история любви – как развивающаяся в неисчерпаемых вариациях? Или вы хотите сказать, что вот эта, которая завершается тем, что мужчина приносит предельную романтическую жертву ради женщины в вечной борьбе между жизнью и работой без изъяна, есть воплощение лучшего из всех возможных миров?
– Я писатель, я не “хочу сказать” что-то – я пишу вокруг этой мысли.
– Туше́.
– Но, наверное, я “хочу сказать”, что, да, существуют неисчерпаемые вариации любовной истории, но лучший исход, лучший из возможных миров – тот, в котором мы с вами сейчас. В это приходится верить ради сохранения собственного рассудка, и этот финал, финал, начертанный Судьбой, о котором договорились моя книга и эта публика, – лучший финал.
– Иначе говоря, вы не знаете, чем все закончится. – Он улыбнулся.
– Понятия не имею.
– Я надеялся, что вы так скажете.
– Думаю, тут разговор более долгий.
– Вероятно, вы правы. Я бы хотел в нем участвовать.
– Может, и получится. Но не сегодня. Потому что мне надо еще потолковать вон с теми ребятами из Голливуда, с голливудцами, – о продаже моей души Мишургороду.
– Ой, такой финал мне не нравится, – сказал Кон.
– Тогда оставайтесь на нашей волне, – отозвалась Эмер. – Была рада с вами познакомиться, Кухулин, КК, Кон, в смысле, хочу я сказать, рада была вновь с вами познакомиться. До встречи.
– И я рад был вновь увидеться.
Они пожали друг другу руки, и Эмер ощутила электрический заряд новизны, прошедший по руке, – и порыв не прекращать рукопожатие.
Эмер отправилась в другой угол зала поговорить с какими-то агентами, пожелавшими превратить ее видение в серию фильмов о богах, попарно рождающих отпрысков Нового Мира с гибридными волшебными способностями. Кон, которому внезапно стало одиноко и неловко, пошел забрать пальто, но Иззи, возникнув из ниоткуда, как хмельное привидение, сцапала его руку и сказала:
– Никуда не уходи, идиот.
– Что?
– Паря, она вернется.
И словно по команде, Эмер отошла от голливудских ребят и направилась к Иззи и Кону, Иззи при этом сценически пробормотала:
– Ух ты, быстрее, чем я думала.
– Кон? – проговорила Эмер.
– Да, Эмер.
– У меня день рождения.
– Правда?
– Да, – сказала она и отрицательно покачала головой.
– Двадцать девять?
– Примерно, да.
– Ну, тогда, если дадите мне фору, я бы добыл вам что-нибудь в подарок, – сказал он.
– Очень мило.
Они вперились друг в дружку. Иззи, дыша вином, буркнула вполголоса:
– И совсем не неловко.
Кон улыбнулся и спросил:
– Есть желания?
Эмер даже думать не пришлось. Пожелала.
– Да. Желание. Хочу куда-нибудь пойти, сейчас же, Кон. С вами.
– Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сейчас же, – сказал Кон.
Ямайка-II.0
Час пик давно миновал, поэтому в вагоне совсем не битком. Эмер с Коном входят в вагон и тут же отыскивают свободные места. Машинист приветствует только что вошедших и тарахтит названия следующих остановок.
– Легко свидания раздаешь, – говорит Кухулин.
– Это тебе так кажется, – отвечает Эмер.
Машинист завершает оглашение маршрута:
– Последняя остановка – Ямайка. Осторожно, двери закрываются.
Поезд содрогается и движется вперед, исчезает в знакомом неведомом надвигающегося тоннеля. Эмер берет Кона за руку, мир снаружи меркнет и тает.
Ямайка ума
Пожилая пара идет по пляжу рука об руку. Им, возможно, за восемьдесят, если повезло. Это пляж в Коста-Рике или, может, на Ямайке. Или на Ямайке ума. Нам это неизвестно. Пляж почти безлюден, если не считать мальчонки, который сидит там каждый день с камерой-“полароидом”; при нем стеклянные бутылочки. Его зовут Руджерио, или Сильвестр, или Сидни. Поди знай. Он придумал себе миленькое вымогательство.
Пожилая пара – они называют себя Кон и Эмер – проходит мимо мальчика, и он навязчиво просит их позировать для фото. У них с собой несколько баксов, и потому они сдаются. Он фотографирует их, достает из побитого погодой рюкзака светло-зеленую стеклянную бутылочку и пробку, велит старикам загадать желание, положить фотокарточку в бутылку, запечатать и бросить в океан – пусть судьба заберет ее, говорит он; вот прямо так и говорит:
