— У нее есть кошки. Две. То есть… у нас есть кошки.
— Кошка вряд ли меня утешит. — Бармен скалится в такой широкой улыбке, что становятся видны бледно-розовые десны. Ничуть не менее неприятные, чем мысль о таинственном персонаже из сна. — Интересно все же, почему она выбрала именно тебя?
— Кошка?
— Твоя девушка.
— Жена.
— Да… Что такого она, — тут старик Даррен снова сверяется с фотографией, — в тебе нашла?
Большому мальчику Кристиану давно пора бы знать, что все бармены — хорошие психологи. Даррену и пяти минут не понадобилось, чтобы засомневаться в правдивости истории, завернутой в плексиглас. Кристиан чувствует, как кровь приливает к щекам; при других обстоятельствах он поступил бы по своему обыкновению — ретировался, прикрываясь, как щитом, извинительной улыбкой («забудьте все, что я вам говорил, это была шутка»). Подобное случается всякий раз, когда его ловят на мелкой лжи — настолько мелкой и безобидной, что так и тянет раздавить ее, как гусеницу. С ложью покрупнее — генерируемой совсем другими людьми, правительствами и целыми государствами — ни одна подошва не справится, ничья. И возникает чувство неудовлетворения, требующее выхлопа. Тут-то и подворачивается микроскопическая ложь гусеницы-Кристиана, размазать ее — святое дело. До сих пор Кристиан ловко уходил от расправы, он и сейчас бы слинял, оставив недопитую кружку с пивом, но фотография…
— Она любит джаз, — ляпает Кристиан первое, что приходит в голову.
— И что?
— А я саксофонист, я его играю.
— Я помню. И что?
— Ну… Сначала ей понравилась моя музыка… А потом мы познакомились поближе, и оказалось, что я тоже ей понравился…
— Ну да, ну да… — Перекладина Дарренова рта выглядит такой твердой, что, взбреди Кристиану вскочить на нее как на подножку, он удержался бы на ней без труда. — Должно быть, ты очень хороший… э-э… саксофонист.
— Примерно такой же, как Пол Скоулз. Только он полузащитник, а я вот — играю джаз.
Сравнение со знаменитым футболистом, о существовании которого он и не подозревал еще десять минут назад, кажется Кристиану вполне уместным. Лучшего способа донести до поклонника «Манчестер Юнайтед» мысль о собственной значимости в мире джаза нет. Задача не в том, чтобы сопоставить масштабы, а в том, чтобы оценить их, — и на это способен любой, даже самый тупорылый футбольный фанат. Если, конечно, разговаривать на понятном для него языке.
И вероятность быть уличенным во лжи практически отсутствует: джазмены не рекламируют товары и услуги и не появляются на телеканалах Sky Sports и MUTV. Во всяком случае, ни одного анонса по этому поводу не было.
— А не хотел бы сыграть здесь, у нас? — неожиданно спрашивает Даррен.
— В спортивном баре?
— В день, когда не будет матча… Охота послушать музыку, из-за которой красивые женщины влюбляются в таких парней, как ты.
Последняя фраза бармена вытягивается в сознании Кристиана на многие мили: она похожа на дорогу, идущую вдоль побережья. С разными, иногда взаимоисключающими ландшафтами: там, где речь идет о музыке, дорога испещрена живописными скалами с островками девственного (мпинго? тамаринд?) леса. Там, где речь идет о красивых женщинах, и вид соответствующий — бескрайняя водная гладь и ослепительной чистоты белый песок. На нем просматриваются вещи, которые только красивым женщинам и могут принадлежать: легкие шарфики, полотняные сумки, соломенные широкополые шляпы, потерянные браслеты… И лишь в вотчине парней, подобных Кристиану, все мрачно и загажено, как на радиоактивной свалке; между ржавыми бочками бегают крысы, а озерца протухшей воды фосфоресцируют недобрым светом.
Бармен явно или совершенно бессознательно оскорбил Кристиана, унизил его до положения крысы, ведь крысы не нравятся никому. Даже играющие на саксофоне.
— Не думаю, что это хорошая идея, — сухо говорит Кристиан. — Играть джаз здесь.
— Я только предложил. И раз уж не здесь, то где можно тебя услышать? Ты ведь выступаешь не только в России?
Затевая пасторальную и безобидную на первый взгляд историю с карточкой Dasha, Кристиан и не предполагал, что она заведет его так далеко. Что одной-единственной ложью не обойдешься, что к ней необходимы пристройки, настилы и пандусы из другой лжи. Желательно сверхпрочной, водонепроницаемой, противоударной и еще черт знает какой, созданной из редко встречающихся в природе материалов по самым современным технологиям.
— Не только, — соглашается Кристиан, чувствуя, как соскальзывает в бездну. — В Европе я выступаю тоже.
— Наверное, и диски есть?
— Да. Как раз недавно вышел диск.
— Подаришь? Раз уж мы почти друзья?..
Когда это они успели стать друзьями? — вшивый бармен из вшивого третьесортного заведения откровенно издевается над Кристианом. Глумится.
Не забывая при этом ощупывать цепким взглядом его лицо.
— Я возьму? — наконец-то решается Кристиан, занося руку над стойкой и протягивая ее к фотографии Dasha.
— Да-да, прости. И то правда — такую женщину как-то не хочется выпускать из рук.
— Я знаю. Но это — моя женщина.
Простота, с которой последняя фраза вываливается изо рта, кружит Кристиану голову: на секунду он чувствует себя летательным аппаратом, парящим над водной гладью, над белым песком. Еще хранящим память, но не обо всех красивых женщинах — только об одной.
К забытому браслету прибавляются небрежно брошенное на песок платье (фисташкового цвета), цепочки собачьих, кошачьих и детских следов. Особенно хорошо они просматриваются у полосы прибоя, где песок достаточно тверд. Следы хаотичны; местами сплетаются, чтобы тут же отдалиться друг от друга: словно собака, кошки и ребенок метались по берегу в поисках… чего? кого?
Той, кто оставил платье фисташкового цвета.
Странное дело, в хаосе следов неожиданно обнаруживается некая система. Если присмотреться, то можно легко обнаружить контуры созвездий Большой Медведицы и Волопаса. Эти созвездия — единственные, которые Кристиан в состоянии различить на звездном небе. Наверняка обнаружились бы и другие, знай он звездный атлас получше.
До сих пор эта проблема нисколько не волновала его, но теперь…
Теперь Кристиану кажется, что его астрономическое невежество мешает ухватить что-то очень важное. Какое-то послание, адресованное летательному аппарату.
Женских следов на берегу нет. Мужских, впрочем, тоже.
Как будто взрослые оставили маленького ребенка и беззащитных животных.
Ушли или уплыли в неизвестном направлении — и так и не вернулись. И у них должны были быть веские причины, чтобы не вернуться. Так, во всяком случае, понимает жизнь Кристиан (не лживая гусеница, а летательный аппарат): никто не вправе оставлять детей и животных в одиночестве. Без поддержки, без участия.
