Еще более странной выглядит правда: прицепом шла вовсе не Дарлинг, а сам Костас. Но как раз эту правду Дарлинг не озвучит никогда, какими бы настоятельными ни были просьбы и призывы. Лучше вообще забыть о ней, зарыть в землю под кустом, где лежит тело верного пса Амаку.
— Костас был очень настойчив.
— И то, что покойная замужем, его не остановило?
— Разве это кого-нибудь когда-нибудь останавливало? Здесь полон дом таких, кого не остановило ее замужество.
— Хотите сказать?..
— …Хочу сказать, что здесь собрались те, кто любил ее. Я имею в виду мужчин. Так что Костас не был исключением.
— Не похоже.
— Не похоже — что?
— Что все любили ее так уж страстно.
— Вы имеете в виду убийство?
— И это тоже, но я имел в виду реакцию на убийство. Никто не торопится проливать потоки слез, нет?
— Люди реагируют по-разному. Возможно, кто-то подсознательно отвергает наступившую реальность. А осознание придет позже.
— Возможно, что так оно и окажется впоследствии. Так почему вы решили уговорить вашего босса уйти?
— Мне было неприятно видеть его униженным.
— А его унижали?
— Его унижали демонстративным равнодушием. Она… хозяйка даже не взглянула на его подарок. И ему было больно, я видела.
— Вы хорошо относитесь к своему боссу?
— Конечно.
— И ничего, кроме отношений «начальник — подчиненный», вас не связывает?
Йен улыбнулся, и сквозь щель во рту блеснули неровные, посаженные вкривь и вкось зубы. И там, в глубине этого рта, намертво прилипшее к деснам, виднелось мерзкое: «А ведь твой босс потрахивает тебя, сучка! И не лепи мне горбатого, что это не так, все боссы потрахивают своих сучек!»
— Вы намекаете на то, что мы любовники?
— Почему же намекаю? Просто высказываю предположение, исходя из ваших же слов.
— Каких? Что я хорошо отношусь к своему боссу?
— Вы принимаете его личные проблемы близко к сердцу. Даже слишком близко. А это наводит на ненужные размышления…
— Мы не любовники.
— Допустим. Допустим, что вы просто идеальный помощник и преданный друг. Тогда почему, когда он смылся, вы вдруг решили остаться?
— Я не собиралась оставаться.
— Если бы не собирались, я бы сейчас с вами не беседовал. — Голос Йена зазвучал неправдоподобно ласково. — Вы задумали грязное дельце вместе с боссом или это была исключительно ваша инициатива?
— О чем вы?
— Могу допустить, что решение было спонтанным, но тяжести совершенного это не отменяет.
— О чем вы, черт возьми?
— Об убийстве.
Ей только кажется или этот хмырь пытается повесить на нее убийство? Вот так, походя, скалясь и воровато высовывая немытую всклокоченную башку из-за частокола кривых зубов. Кабинет плывет перед глазами Дарлинг, предметы теряют резкость очертаний, а фигура самого Йена раздваивается. Так и есть, теперь их двое: канадская вонючка Йен и злобный покемон Йен, неизвестно, кто хуже.
Хуже оба.
Не добрый и злой следователи — злой и еще более злой, с иезуитскими наклонностями, с садистскими; два ничтожества, недалекие косноязычные людишки, почему-то решившие, что они вправе бросаться в кого ни попадя такими вот чудовищными обвинениями.
— Не смешите. — На глаза Дарлинг навернулись слезы.
— Я абсолютно серьезен, — сказал вонючка. А злобный покемон добавил: — Уязвленное самолюбие страшная вещь. Безответные чувства — вещь еще более страшная. От них рукой подать до преступления.
— Если бы все убивали из-за уязвленного самолюбия и безответных чувств, на земле остались бы только далай-лама, пара тибетских монахов и работники дельфинариев. Они хотя бы не амбициозны.
— А безответные чувства работникам дельфинариев не свойственны?
— Тогда придется вычеркнуть из списка и их.
Йен пометил что-то в своем блокноте и снова уставился на Дарлинг:
— Хотите, я расскажу вам, как все было? Ваш босс с помпой, у всех на глазах уехал, а вы остались. Только потому, что кому-то нужно было открыть ему дверь. Глубокой ночью, после того как дом погрузится в сон. А потом, когда дело было сделано, вы заперли за ним ворота. Оставалось только дождаться утра и поднять всех на ноги. Что вы и сделали с известной долей изящества, как утверждают очевидцы.
«Очевидцы» — это, конечно же, Ян, близкий друг вонючки; только с ним вонючка шушукался во дворе, у «Лендровера», Дарлинг сама это видела с террасы. Несмотря на явную и абсолютную бредятину, которую изрыгает покемон, она чувствует, что соскальзывает в пролом на виске Даша. В зыбучие пески. Выбраться из них можно, только нащупав хоть какую-то опору под ногами. И опора находится — в самый последний момент, когда на зубах начинают скрипеть песчинки — «грязное дельце», «очевидцы», «тяжесть совершенного», пропади ты пропадом, канадский дуболом!..
— Если уж на то пошло… Муж Даша тоже был недоволен своей семейной жизнью, его выводило из себя ее отношение к нему. И отношение к ней других людей… мужчин. Он был в отчаянии, в ярости — я сама слышала его разговор на кухне с Кристианом… И француженка, Анн-Софи… Они с Даша ссорились на лестнице, и Анн-Софи открыто угрожала убитой скорой расправой.
— Угрожала?
— Ну я не знаю! Возможно, она просто пыталась предупредить об угрозе… Почему бы вам не спросить об этом у непосредственной участницы той беседы? А еще она звонила кому-то, и речь снова шла о строптивом характере хозяйки… И почему бы вам не расспросить еще и Магду, которую я нашла у стены, в кустах, в непосредственной близости от места преступления?.. Было не похоже, что она завернула в кусты за пять минут до меня. Было похоже, что она просидела там всю ночь!..
Вот Дарлинг и выбралась из песков! — а всего-то и нужно было, что упереться пятками в плечи Шона, Магды и Анн-Софи. Упереться и выпрыгнуть, утопив их, как котят в ведерке, да и пошли они!.. Вместе с покемоном, который довольно щерится и делает очередную запись в блокнот.
— Видите, как все просто, детка? Я всегда утверждал, что между языком и задницей существует очень тесная взаимосвязь. В самый неподходящий момент он туда влезает и сидит, окопавшись, и ничем его не выманить. Но стоит только заднице загореться, как язык моментально развязывается. Сам собой. Может быть, еще что-нибудь припомните?
Он развел Дарлинг как ребенка и теперь, счастливо улыбаясь, пожинает плоды своей низости, вот ведь сукин сын!.. Но и Дарлинг не лучше покемона, потому что она тоже совершила низость. «Угрожать» и «предупредить об угрозе» — совсем не одно и то же, воображаемые плечи Анн-Софи и остальных покрыты теперь синяками сомнительных обвинений, так просто их не смыть, так легко от них не отделаться.
