Время от времени прозекторский стол занимает третий из мертвецов: Амаку. Тот самый, который когда-то убивал бесшумно, но по прошествии лет потерял хватку и — так же бесшумно — был убит сам. Или умер от старости, или умер от отчаяния, потому что не смог защитить хозяйку, — к этой версии и склоняется Дарлинг, которой гораздо проще строить догадки относительно животных, чем относительно людей.
Иногда, когда Дарлинг чувствует, что ужасы, толпящиеся в голове, вот-вот раздавят ее, прозекторский стол проявляет милосердие и остается пустым. Но то, что приносит облегчение в первую минуту, во вторую — удручает, да и выглядит неестественно: по большому счету мертвецки-белый кафель не должен пустовать. Вот и приходится, напрягая истончившееся воображение, заполнять его первым, что подвернется под руку: африканскими божками, бутылками коньяка Chabasse и Camus Cuvee, сигарными коробками и даже саксофоном, когда-то принадлежавшим Кристиану, а теперь принадлежащим Исе. И даже свежеизданной книгой Тео, прочитать название которой никак не удается — она всегда лежит вниз лицом. Зато на задней странице обложки можно лицезреть самого Тео — в широкополой, вымокшей от пота шляпе и такими же мокрыми щеками и подбородком.
Тео особенно неприятен Дарлинг, вот уж кого она хотела бы видеть меньше всего, хотя бы и в своем воображении.
Да и с другими персонажами — людьми, животными и предметами — оно мирится с трудом. Достичь идиллии (какая, к примеру, обычно сопутствует испанскому певцу тлена и запустения Саорину) не удается, Дарлинг все время что-то мешает.
Реальность.
Реальность огромного дома, где можно бродить часами, а можно часами сидеть где-нибудь в углу, уставившись в одну точку. Наверное, этим все и занимаются за закрытыми дверями своих комнат. Все, за исключением вечных бодряков и оптимистов Анн-Софи и Зазу. Анн-Софи оккупировала террасу второго этажа; Анн-Софи увлечена чтением — или делает вид, что увлечена. У кресла, где она сидит, сложена целая стопка книг — одна толще другой. Зазу (если он не занят приготовлением прохладительных напитков для жены или вдохновенным ее созерцанием с разных точек террасы) околачивается у телевизора, который настроен на спортивный канал.
Звук у телевизора отключен.
Где прячется Кристиан — неизвестно, вряд ли там же, где коты-ориенталы. Со времен их так и не состоявшегося разговора о безобидном поступке, на поверку оказавшемся дурнопахнущим дерьмом, Кристиан избегает Дарлинг. Несколько раз она видела его удаляющуюся спину, а однажды и вовсе застывшую. Все произошло в тот самый момент, когда Дарлинг намеревалась спуститься в кухню за очередным подгнившим бананом. И, спустившись, обнаружила Кристиана стоящим у большой каменной змеи: брат-близнец что-то искал в разверстой змеиной пасти (рука скрылась в ней едва ли не по локоть), но, так ничего и найдя, побрел под дождь, вон из дома.
Догонять его Дарлинг не стала. Вместо этого она дождалась, пока за Кристианом захлопнется входная дверь, и повторила все его манипуляции со змеиной пастью. Может быть, ей повезет больше?.. Может быть, там скрыты ответы на вопросы, которые так мучают Кристиана?..
Но ни ответов, ни чего бы то ни было другого, более материального, так и не нашлось.
Что же касается Яна, то большую часть времени он проводит в саду, на детских качелях. Странно, но плотный навес над площадкой у маленького фонтана оказался прорванным — прямо над тем местом, где стоят качели. И теперь Яна беспрестанно поливает дождь, но он как будто не замечает этого; тихонько раскачивается, прижавшись к мокрой железной стойке всем лицом. Пожалуй, Дарлинг оказалась не права, объявив его засранцем. Этого звания заслуживает лишь урод Тео, а Ян — никакой не засранец! Вот если бы бог услышал кухонные заклинания Анн-Софи и назначил на роль убийцы жалкого слизняка-писателя, вот если бы все оказалось именно так!..
Но все совсем не так.
И высеченный из кремня друг Оушена, отметившийся не в одной горячей точке, похож на убийцу гораздо больше, чем студенистый и дрожащий, как кусок желе, автор единственного романа. Который не читал никто, кроме Исмаэля, и вряд ли этот факт утешит Тео.
Детские качели тоже не принесут Яну утешения. Взрослый мужчина, угнездившийся на них, выглядит так же нелепо, как и… прозекторский стол, уставленный коньячными бутылками или оккупированный саксофоном, ожидающим вскрытия. Проклятые фантазии! — еще день, еще полдня, и Дарлинг вполне может составить компанию полубезумной Магде, и даже накачиваться виски ей не понадобится.
Все заканчивается в одночасье.
В тот самый момент, когда она вновь оказывается в кабинете Даша. До сих пор она не заходила сюда (слишком уж сильны воспоминания о вечере, проведенном здесь. А воспоминания об утре, истончившемся до размеров окровавленного бронзового хвоста, еще сильнее). До сих пор вещи, в которых Дарлинг приехала, висят в гардеробной, и странно, что за все эти долгие часы, успевшие сложиться в сутки, она даже не вспомнила о них. Так и проходила в африканском платье, которое поначалу раздражало и казалось неуютным, как дом без мебели, а теперь… Теперь кажется второй кожей. Как и когда произошла подобная метаморфоза? Может быть, прошлой ночью, которую она провела в детской: и это была почти безмятежная ночь. Может быть, этой ночью, далекой от безмятежности. Она застала Дарлинг в спальне, когда-то бывшей спальней Шона и Даша. Не слишком удачный выбор, но и альтернатива выглядела не лучше:
диван в холле второго этажа, по соседству со спальными местами Зазу и Анн-Софи;
раскладывающееся кресло в холле первого этажа, по соседству с каменной змеей;
каморка, где умер Шон, опечатанная и заклеенная кусками желтой ленты;
пустующая комната Исмаэля, перебравшегося в детскую.
Вторгаться в комнату Исмаэля Дарлинг не решилась: вдруг мальчику понадобится вернуться за чем-то, и наткнуться на постороннего было бы не слишком приятно. А вот в свою собственную спальню Даша и Шон не вернутся никогда.
Дарлинг кажется, что она ни на секунду не сомкнула глаз, но и быть уверенной в этом на сто процентов тоже нельзя. Слишком много шорохов окружало ее, слишком много неясных бормотаний — такое количество наползающих друг на друга звуков просто не может присниться!.. Солировал непрекращающийся дождь, сквозь который едва можно было расслышать приглушенное металлическое лязганье (неужели Ян все еще качается на качелях?). И поскрипывание лестничных ступеней (неужели Тео вновь забыл внизу свой пиджак со снотворным и отправился за ним среди ночи?), и чьи-то быстрые легкие шаги (маленькая Лали? Магда? принцесса Афрекете?) — в этом коротком списке, сплошь состоящем из женских имен, нет только имени Анн-Софи: Дарлинг почему-то уверена, что Анн-Софи передвигается абсолютно бесшумно, по щиколотку утопая в услужливых песках, которые она так редко покидала и которые никогда не покидали ее.
И саксофон.
В какой-то момент Дарлинг почудилось, что где-то совсем рядом заиграл саксофон, впрочем, мелодия тут же оборвалась.
А может, все эти звуки не имеют ничего общего с людьми — настороженными, испуганными и напряженными? Может быть, их производят оставшиеся без присмотра африканские боги? Странно, но эта мысль успокаивает Дарлинг, хотя еще совсем недавно, несколько часов назад, действовала угнетающе.
