Но только не для саксофона.
Между саксофоном и руками Кристиана не существует взаимопонимания. Это убивает. Ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Тем не менее Кристиан все еще жив. И все еще мечтает стать саксофонистом, хотя иначе чем бесплодной эту мечту не назовешь. А есть и другие мечты, клинически глупые, но тоже связанные с саксофоном. Например, в один прекрасный день заснуть и проснуться с другими руками. Черными афроамериканскими руками, способными сотворить чудо с одним отдельно взятым инструментом. В комплекте с черными руками идут губы и легкие, перед которыми не устоит ни один сакс. И синкопированное, склонное к головокружительным импровизациям сердце. Кристиан точно знает: ничего из этого набора ему не заполучить — никогда, ни при каких условиях, разве что придется заложить душу дьяволу. Кристиан согласился бы и на это, но сукин сын дьявол до сих пор обходил его стороной. Из чего следует немедленный клинически глупый вывод. Даже несколько, возведенных в третью или пятую степень идиотизма, выводов:
дьявол не ездит в автобусах, в которых обычно ездит Кристиан;
дьявол не вьет гнезд на ветке метро, по которой обычно перемещается Кристиан;
дьявол не пьет кофе в кофейнях, в которых обычно пьет кофе Кристиан;
дьявол не посещает кинотеатры, которые обычно посещает Кристиан.
Еще можно было бы упомянуть тренажерные залы, но Кристиан не занимается спортом, и единственный знакомый ему тренажер стоит в комнате его двоюродной сестры. Сестра использует тренажер в качестве вешалки, и потому его поджарое тело вечно скрыто юбками, блузками, колготками со стразами и лифчиками телесного цвета.
Кристиан, разживись он костлявым, хорошо продуманным механизмом для сжигания калорий, поступил бы точно так же.
Неизвестно, как бы поступил дьявол; его логика остается за гранью понимания Кристиана, как логика любого первоклассного, нет… выдающегося, гениального джазмена, если у джазменов вообще имеется в наличии логика.
Все гении алогичны, джазмены не исключение.
А дьявол и есть джазмен. Трубач, как Майлз Дэвис. Или пианист, как Chucho Вальдес. Или саксофонист, и тут можно вспомнить сразу трех Кристиановых любимцев: Чарли Паркера, Сонни Роллингса и Гато Барбиери, и сам волшебный инструмент, договориться с которым Кристиану не удается, несмотря на все старания… Да.
Дьявол — саксофонист, в этом нет никаких сомнений.
Фронтмен умопомрачительного квартета из падших ангелов, каждому из которых уготована своя сольная партия, и справляются они с ней блестяще — не то что бескрылый, лишенный импровизационного дара Кристиан. И квартет никогда не станет квинтетом —
никому и в голову не придет пригласить Кристиана.
В команде лихих джазменов всегда будет на одного человека меньше, чем ему бы страстно хотелось. И этот никому не нужный человек — сам Кристиан. Минус-Кристиан — именно так он и привык думать о себе. В те редкие минуты, когда не мечтает о судьбоносной встрече с дьяволом-саксофонистом, об афроамериканских руках, легких и сердце и, конечно же, о саксофоне — самой упрямой, самой надменной, самой несговорчивой вещи на свете.
И самой желанной.
— Ты просто извращенец какой-то, — страдальчески морщась, говорит ему двоюродная сестра, чье мнение ровным счетом ничего не значит. — Психопат. Займи себя хоть чем-нибудь. Начни встречаться с девушками.
— Сразу с несколькими или можно ограничиться одной? — Кристиану не слишком-то нравится, когда его называют психопатом и тем более извращенцем, но…
Сестра — единственный человек, способный целую минуту продержаться в пыточной, где Кристиан терзает свой саксофон, третий по счету (два предыдущих как не оправдавшие ожидания были тайно захоронены на задворках городского кладбища домашних животных).
— Одна в твоем случае не поможет. Или это должна быть такая девушка…
— Какая?
— Та-акая… Нет… Та-а-а-а-акая…
— Какая-какая? — дурашливо вопрошает Кристиан. И тут же сам начинает строить предположения: — Она должна быть потрясающе красива? Или обладать чем-то таким, чем не обладают другие девушки? Хвостом, например. Вот!.. Она должна быть… русалкой? Работать в дельфинарии?
— Русалки не работают в дельфинариях. — Двоюродная сестра Кристиана, в отличие от самого Кристиана, трезво смотрит на жизнь. — И я вообще не уверена, что они существуют.
— Вот видишь! Ты предлагаешь мне начать встречаться с той, кого не существует.
— Не думаю, что это будет для тебя проблемой.
— Почему же?
— Потому что ты всегда пытаешься заполучить то, чего не существует.
— Не существует в принципе?
— Не существует лично для тебя. Не предусмотрено. Не отпущено. Вот так.
Ясно как божий день, о чем идет речь: о таланте. О даре, которого Кристиан лишен напрочь, — играть на саксофоне. Если сложить минуты, проведенные сестрой в пыточной (она же гостиная в квартирке Кристиана), получится что-то около получаса. Вполне достаточно, чтобы понять: Кристиан бесталанен — бесталанен безнадежно, беспросветно; поднапрягшись, можно было бы извлечь еще с пару десятков слов из того же синонимического ряда. Но эти самые точные.
А Кристиан любит точность.
Его математические способности всегда поражали учителей, и он продвинулся бы чрезвычайно далеко, если бы сосредоточился именно на них. Положительно, Кристиан бы блистал на небосклоне фундаментальной науки, соответствующее его способностям место сейчас занимает Марс. Как вариант — Сириус, самая яркая звезда. Сириус и Марс не слепят глаза, но об их существовании знают все, кто дает себе труд пялиться на звездное небо.
А пялятся на него почти все, время от времени, рано или поздно.
Кристиан не такой, он «не почти все», запрокидывать голову не в его правилах, да и встреча с собой-Марсом или с собой-Сириусом выглядела бы не слишком впечатляюще. Другое дело — встреча с собой-афроамериканцем. Гениальным джазменом, из-за спины которого добродушно щурится саксофон. Нет, не так: саксофон улыбается радостной, начищенной до блеска улыбкой. Еще бы ему не радоваться: ведь он оказался в руках гения. И все чрезвычайно довольны друг другом: саксофон — Кристианом, Кристиан — саксофоном, и публика — ими обоими.
Публика вообще пребывает в диком восторге, не трансформируясь при этом в стадо оголтелых тупых овец, как это частенько случается на концертах рок- и поп-исполнителей. Да и «дикий восторг» не совсем точное определение. Джазовая публика сдержанная (во всяком случае, именно такой она видится Кристиану), джазовая публика умная. Немного расслабленная, немного рефлексирующая, ощущения толпы не возникает никогда. Напротив, каждый человек, пришедший послушать Кристиана, высвечивается, как в волшебном фонаре. Каждый человек отстоит от другого на довольно большом расстоянии: этого расстояния, этого пространства хватает на то, чтобы, никому не мешая, разместить мысли, чувства, ассоциации и — возможно — воспоминания.
