Близнецы, которые в разных концах света совершают одинаковые поступки и видят одинаковые сны. Вернее, только то и делают, что заглядывают друг другу в сны и все там переставляют по своему усмотрению.
Насчет снов, конечно, преувеличение.
А насчет всего остального… У Дарлинг никогда не было братьев, только сестра Лерка. Все дело в папочке: папочка однолюб, для него всегда существовала одна женщина — мама. Но даже если предположить невероятное… Какую-нибудь случайную связь с роковыми последствиями в одном из миллиона портов, где бросал якорь папочкин сухогруз… Да нет же! Такую связь предположить невозможно, если только речь не идет о той давней истории в Африке. Что, если папочка согласился стать мужем дочери вождя, хотя бы на ночь? И роковые последствия не заставили себя ждать? Но тогда ее африканский брат не был бы близнецом, он был бы просто братом.
И он был бы черным, на худой конец — мулатом-полукровкой.
А Крис — белый, вот бы разглядеть его поближе! Но он прячется за длиннющими ресницами, как за садовой изгородью, видна только макушка — не хотите присоединиться ко мне, Дарлинг?
Ну да. Имеет смысл.
Она не сразу вернулась к Шону, Крису и Денису Ильичу: отойдя в дальний и неосвещенный угол террасы с видом на симпатичные и такие же неосвещенные особнячки, достала из сумки телефон. Вряд ли Костас ответит, исходя из его нынешнего шабасс-состояния, но попытаться стоит.
Костас ответил.
— Это Дарья, — сообщила Дарлинг. — Насчет завтрашнего вечера…
— Да?
— Все в порядке. Нас ждут к семи часам. Адрес я записала.
— Спасибо, Дарья. — Голос у Костаса был ровным, но каким-то пустым. Выпотрошенным. Как будто Костас провел десять деловых встреч кряду и все они закончились безрезультатно.
— Я еще хотела спросить. Завтра днем я вам не понадоблюсь?
— Нет.
— Тогда я отзвонюсь в районе шести и…
— Хорошо.
Теперь Дарлинг могла с чистым сердцем ответить «да» на предложение Криса и проникнуть наконец за садовую изгородь; остается только вернуться к столику.
Легкий шорох за спиной заставил ее вздрогнуть и обернуться. Шон! Интересно, как он нашел ее в темноте?
— Вы меня напугали, Шон.
— Это вы напугали меня.
— Я?
— Тот мужчина, с которым вы приехали. Он знаком с моей женой. Он приехал сюда ради нее?
— Он приехал сюда по делам.
— И чтобы повидать ее?
— Не думаю, что это входило в его планы.
— Откуда вы знаете? Вы его девушка?
— Нет. Я его помощник.
— Одно другому не мешает. Вы его девушка?
— Нет.
— Пусть он держится подальше от моей жены. Так ему и передайте.
— Сами и передавайте. Я не вмешиваюсь в дела своего шефа. Тем более личные.
— Значит, вы не отрицаете, что он приехал сюда по личному делу?
— Господи ты боже мой! Это деловая поездка, сколько можно объяснять? Мы прилетели в Пномпень, пропади он пропадом, всего лишь на сутки.
— Не получается.
— Что «не получается»?
— Сутки заканчиваются до семи вечера завтрашнего дня.
— Обстоятельства изменились, вот мы и задерживаемся.
— Обстоятельства — это моя жена?
— Послушайте, Шон… Это всего лишь случайная встреча. Иногда так бывает… Люди не виделись много лет и не увиделись бы столько же. Если бы не случай. Ни вы, ни я не можем изменить того, что произошло…
— Значит, вы тоже считаете, что что-то произошло?
Хорошо, что Дарлинг не видит лица Шона — только светлое пятно с темными провалами глаз и рта. И еще она чувствует запах, непонятно откуда исходящий. Только бы не от англичанина! — до сих пор Шон казался ей приятным молодым человеком, деликатным, хотя и немного нервным. Его чувства лежат на поверхности, они ясны, и в них нет ничего отталкивающего. Шон просто хочет защитить свою семью, жену и маленькую дочь. И он ничего не хочет знать о прошлом Даша, что тоже вполне объяснимо. И когда это прошлое неожиданно вторгается в его жизнь, он реагирует именно так, как и положено деликатному и немного нервному человеку:
он боится.
Но запах, который чувствует Дарлинг, — это не запах страха.
Запах гниения, так будет точнее. Едва уловимый, он пробивается сквозь другие запахи: прибитой дождем земли, цветов, распаренного асфальта. Наверное, именно так пахло тело завернутой в одеяло Джин, но Дарлинг уже давно запретила себе даже думать об этом. И что там говорил относительно Пномпеня Денис Ильич?
Вонь и антисанитария.
Так и есть — гнилью и банальной мусорной вонью тащит с улицы, и Шон здесь совершенно ни при чем.
— …Я не считаю, что нужно реагировать именно так.
— Я буду реагировать так, как считаю нужным. Пусть он держится подальше от моей жены, иначе…
Иначе что? Настучишь чужому русскому мужику фотоаппаратом по голове? Проткнешь его оранжевым зонтиком?
— Вам не кажется, что решать все же должна ваша жена, Шон? С кем ей общаться, а с кем — нет. Даже если они были знакомы когда-то… Теперь у вашей жены совсем другая жизнь. Жизнь с вами. И у моего босса… У него тоже своя жизнь, очень напряженная, поверьте. Его дни расписаны по часам…
— Вот как! И каким было расписание на завтрашний вечер?
— Каким бы ни было — теперь оно изменилось.
— Да. — Неожиданно Шон сбавляет обороты и ломается. — Я просто предупредил. И я буду рад видеть вас в своем доме, если по-другому не получается.
Черный провал рта становится шире, и Дарлинг жаль Шона до слез, надо бы поддержать его.
— На вашем месте я бы не стала так волноваться, Шон. Ничего страшного не произошло. Мой босс — чрезвычайно порядочный человек, поверьте. Его присутствие никому не причинит неудобств.
Порядочность — совсем не то слово, которое идет в связке с любовью, но других аргументов у Дарлинг нет.
— Хорошо.
…Остаток вечера прошел без происшествий, если не считать того, что Дарлинг все же удалось заглянуть Кристиану в глаза.
Они оказались светло-серыми.
Светло-серые глаза выплыли в момент прощания, уже после того, как был оговорен завтрашний день в Пномпене: Кристиан заедет за Дарлинг в гостиницу, и они вместе отправятся на прогулку, а все желающие (выразительный кивок в сторону Дениса Ильича) могут присоединиться. У мгновенно скуксившегося Дениса Ильича тут же нашлись дела, и Дарлинг вздохнула с облегчением.
— Надеюсь, прогулка не будет опасной? — все же спросила она.
