— А кто такая Магда?
— Жена моего старого приятеля Тео. Я тоже от нее не в восторге. Терпеть не могу женщин, растворившихся в мужчинах без остатка.
Ну кто бы сомневался!.. Сама Даша — полная противоположность таким женщинам. Она и есть растворитель, по крепости не уступающий соляной кислоте: мужчины исчезают в нем до последнего атома, не остается ни саксофонов, ни часов «Улисс Нардин», ни кожаных жилеток, ни белых летних шляп.
— Вряд ли Лали терпеть не может Магду по тем же причинам, что и ты.
— Зато что касается тебя… здесь мы с Лали совпадаем полностью.
— В чем же?
— Ты понравилась нам с первого взгляда.
Как относиться к этим словам? Как относиться к странной симпатии, которую Даша не устает подчеркивать? Она провозгласила Дарлинг своим другом, и то, что это произошло в присутствии пса (всего лишь пса!), не имеет ровно никакого значения. Объяснение существует: Даша доигрывает партию с Костасом, отложенную на двенадцать лет, и Дарлинг — всего лишь пешка в этой игре. Но даже если бы она была фигурой, слоном или ладьей, — кардинально ничего бы не изменилось. Объяснение существует, но оно не устраивает Дарлинг.
— Я, конечно, тронута, но…
— Просто ты очень похожа на нас. На меня и на Лали.
— Вить веревки из всех, кто под руку попадется? Кажется, именно этим вы и занимаетесь?
— Такое случается.
— А когда что-то идет не так, возникают дохлые ящерицы в кровати?
Даша смеется — и теперь это не камешки, не солнечные зайчики. Мелкие насекомые, которые впиваются в кожу, — гнус, мошкара. Даша смеется, но смех существует отдельно от нее, подобно дымовой завесе, призванной скрыть истинные чувства. Глаза ее остаются серьезными, и они ощупывают лицо Дарлинг, ища в нем поддержки. Сочувствия, участия. И это еще более странно, чем торопливое рукоположение в сан друзей.
— Что ты подумала обо мне? — спрашивает Даша.
— Когда?
— Когда увидела. Или чуть позже…
— Когда увидела тебя и Костаса? — уточняет Дарлинг.
— Да.
— Я не знаю, имеет ли смысл…
— Наверняка ты подумала что-нибудь нелицеприятное… Что-то вроде того, что я — сука. Холодноносая сука. Пошлая манипулянтка, разве нет?
Нет, Дарлинг думала совсем не об этом. А о том, что Даша похожа на Джин. Или нет, на Пат! На повзрослевшую и чуть состарившуюся предательницу Пат. Пат, быть может, и состарилась, но предательство не старится никогда. Оно полно сил, оно пребывает в оптимальном возрасте хорошо накачанных мышц; ягодицы предательства всегда упруги, живот подтянут, линия ног безупречна, ему впору выступать в мюзиклах. Не нравится стареть? — возьми в любовники предательство, и ты всегда будешь в форме.
— …Нет. Ничего такого я не думала.
— Даже если и думала… Я совсем не такая.
Она подходит к Дарлинг, очень близко: до сих пор так близко подходили только те, кто позже оказывался с ней в одной постели. Мужчины. И ни одной женщины, если не считать мамы и Лерки, их быстрых размякших поцелуев при встрече-прощании: все они не особенно нежны друг с другом, нежность достается лишь папочке. Даша — не сестра, не мать и не мужчина, но она совсем рядом, складки их платьев соприкасаются, бирюзовые и фиолетовые сполохи пронзают синеву и тонут в перламутровых воронках; и она делает то же самое, что сделала ее дочь десять минут назад, — обвивает Дарлинг рукой за шею.
Губы Даша накрывают беззащитное Дарлингово ухо:
— Я совсем не такая. Я намного хуже.
Дело сделано. Яд впрыснут. Неизвестно, когда он начнет действовать и каковы будут последствия, вот бы где пригодился прозрачный рей-сеновский купол — защитить себя от Даша. Которая уже успела отойти на безопасное — женское — расстояние. И теперь рассматривает Дарлинг и улыбается.
— Отпад! Тебе чертовски идет это платье. Знаешь, когда вечеринка закончится… я бы хотела подарить его тебе. На память.
— А что с подарком Костаса? — Голова Дарлинг слегка кружится (видимо, яд уже проник в череп), а ухо, в которое он был влит, предательски горит.
— А что с ним?
— Ты даже не посмотрела. Неужели не интересно?
— Нет.
— Ты могла бы… хотя бы из вежливости…
— Я ничего не делаю из вежливости. Но если ты настаиваешь… Ты ведь знаешь, что там?
— Понятия не имею.
— Ну хорошо, посмотрим на обратном пути. Кстати, завтра мы собираемся в Ангкор всей компанией. Пять часов на корабле и два дня на храмы. Не хочешь присоединиться?
— Это зависит не от меня.
— Это зависит от тебя.
Господи, чего хочет от нее эта женщина? Единственное же, чего хочет Дарлинг, — исчезнуть. Покинуть этот огромный дом, вернуться в гостиницу, вернуться на родину. Издалека Даша и все с ней связанное будут казаться милым приключением и со временем обрастут никогда не существовавшими подробностями. Возможно, повзрослев еще на пару лет, Дарлинг возьмет на вооружение кое-что из арсенала Даша. Возможно даже, что она научится курить — только для того, чтобы небрежно тушить окурки в малоприспособленных для этого местах, Даша делает это с умопомрачительным изяществом. Все, что бы она ни сделала, — умопомрачительно, бедный Костас, бедный Кристиан, бедный Шон!.. Единственное, чего хочет Дарлинг, — остаться.
— Но Костас…
— К черту Костаса. Сейчас мы говорим о тебе.
— Чего ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты поехала с нами.
— Но зачем?
— Немного попрактиковаться в русском. Я начинаю его забывать, а мне не хотелось бы… Мне не хватает его полутонов и его подтекстов.
— Это не объяснение.
— Ты напоминаешь мне саму себя двадцатилетней давности. Очень сильно напоминаешь. Я начинаю забывать ту себя, а мне не хотелось бы. Это — объяснение?
— Мне двадцать семь.
— Так да или нет?
— Все решает Костас.
— Думаю, это не будет большой проблемой.
…Вернувшись в холл, они не обнаружили Лали и кошек, зато нос к носу столкнулись с покинувшими террасу мужчинами. Теперь Дарлинг могла рассмотреть их в подробностях. Бородачу было явно за сорок, бритоголовый выглядел лет на пять-семь моложе.
— Знакомьтесь, — сказала Даша. — Эту чудесную девушку зовут Дарья. А это — Тео и Янек.
— Теодор. — Откликнувшийся глухим басом бородач поцеловал Дарлинг руку и добавил: — Писатель.
— Господи, Тео! — Даша засмеялась и дернула писателя за рукав пиджака. — Поверь, это слово магически действует только на твою жену.
