Телефон Костаса находится вне зоны действия Сети, и Дарлинг испытывает чувство облегчения. Она выполнила свой долг, хотя бы формально, — и Костас будет знать об этом, как только включит телефон. Ее совесть чиста, убеждает себя Дарлинг, но даже сейчас, после коньяка, это звучит сомнительно.
Айфон снова отправляется в сумку. Он падает на дно не бесшумно, как обычно, а с легким металлическим звуком, наткнувшись на невидимое препятствие.
Портсигар.
Фелюга, подгоняемая мистралем; сирийский город Алеппо (он тоже нанесен на импровизированную карту, как еще десяток других городов), маршрут в неизведанное с биваками, разбитыми у Т.2, К.З и Н.5, — давай, Дарлинг, другого случая не представится!..
— Совсем забыла, — говорит Дарлинг. — У меня для тебя тоже есть подарок.
— Подарок? — Даша удивлена.
— Ну… Раз такая дата… Вот, держи.
Жестом фокусника Дарлинг вынимает из сумки свое берлинское счастье, стоившее ей сто шестьдесят евро, а это даже дороже костюма. А если брать не денежный эквивалент, а ментальный и эмоциональный, то несопоставимо дороже. Об этом портсигаре Дарлинг собиралась сочинить легенду не хуже семейного предания о посещении папочкой африканского племени. Этот портсигар она собиралась подарить мужчине, в которого влюбится сразу и навсегда, а теперь готова отдать его женщине, с которой знакома всего лишь сутки. Женщине, которую она больше не увидит, когда кончится этот долгий день. Так и не выяснив, ангел она божий или исчадие ада, не исключено, что то и другое вместе.
Или — не то и не другое.
— Что это?
— Портсигар. Ты ведь куришь… Вот я и подумала… Почему бы и нет?
— Портсигар! Мне и в голову не приходило… Здорово!
— Тебе нравится?
— Здорово, говорю же!..
Она не откладывает подарок Дарлинг, как отложила подарок Костаса и непрочитанную книгу Тео. Совсем напротив, крепко держа его в руках, подходит к столу, отодвигает один из ящиков и вынимает из него лупу на длинной ручке.
— Вот такая безделица, — приободрившись, говорит Дарлинг. — Он довоенный. Видишь, там еще нет Израиля, только Палестина.
— Я вижу. — Вооружившись лупой Даша внимательно рассматривает портсигар. — Он серебряный?
— Что-то вроде того.
— Ценная вещь.
— Ну вот так. Пользуйся, пожалуйста… Я, правда, не совсем разобралась в карте. И это не Африка, но… все равно.
Отведя взгляд от портсигара, Даша устремляет его на Дарлинг. Снайперы зачехлили винтовки и покинули свой пост у слуховых окон: теперь там гуляет теплый ветерок, и ласково воркуют голуби, и умиротворяющие солнечные блики лежат на пыльных балках. И все, что можно найти там, среди балок, будет радостной, а не опасной находкой. Умилительные детские сокровища в жестянках из-под монпансье, забытые гербарии, старинные книги, стопки писем, перевязанные бечевой, — совсем как на картинах Саорина.
Глаза Даша улыбаются, и они нежны.
Дарлинг вдруг вспоминает фотографию из спальни: Даша с еще не родившейся Лали под сердцем. Сейчас на нее смотрят те же глаза.
Это все чертов коньяк.
— Чудесный подарок. Но, наверное, я не могу принять его.
Такого поворота Дарлинг не ожидала:
— Почему?
— Такие вещи не дарят спонтанно. Это ведь было спонтанное решение?
— Нет. Я давно думала. В смысле — еще с утра.
— С утра?
— В смысле, когда мы пришли сюда. К тебе… в гости.
— Ты ведь купила его не здесь.
— В Берлине. Перед Камбоджей у нас был Берлин. И пара свободных часов в Берлине. Я нашла его там, в одной антикварной лавке.
— Но ты ведь не куришь.
— Нет. Но отказаться от него я не смогла. Я подумала…
— Я даже знаю, о чем ты подумала. — Даша улыбается. Совсем простой улыбкой, а вовсе никакой не кинжальной. — Ты подумала, что подаришь его тому человеку, которого принято условно называть мужчиной жизни. Нет?
— При условии, что он будет курить, — сдается Дарлинг.
И каким это образом Даша удается вытянуть из нее правду? Ведь Дарлинг могла прикрыться историей про фамильные ценности или прикрыться молчанием.
— Я ведь не мужчина твоей жизни.
— Нет, конечно. Но ты куришь…
— И ты готова вот так запросто расстаться с вещью, от которой не смогла отказаться?
— Это всего лишь вещь, а мужчина жизни… Когда он еще случится!
— Я тронута. Спасибо.
Даша опускает портсигар в карман платья (оказывается, в этих африканских платьях есть карманы) и берет Дарлинг за руку:
— Теперь я покажу тебе обещанное.
— Надо куда-то идти? — Язык пока еще слушается Дарлинг, но ноги ощутимо выходят из-под контроля.
— Эй? Ты как себя чувствуешь?
— Нормально. Я чувствую себя нормально.
— Никуда идти не нужно.
Никуда. Всего-то и надо что сделать несколько шагов в сторону книжного шкафа, где спрятаны сомнительные африканские сокровища. Даша жмет на какую-то кнопку, вмонтированную в боковую панель шкафа, и внутри, за стеклами, начинают вспыхивать невидимые лампы. Через минуту все полки оказываются освещенными ровным и холодным голубым светом.
Но ровным, холодным и голубым он остается не больше минуты.
Достигнув фигур, соприкоснувшись с их полем, свет видоизменяется: некоторые из них он нежно обволакивает, и тогда возникают сферы и купола разных оттенков спектра. С другими вступает в конфронтацию, прошивая их прямыми белыми или красными лучами, похожими на стрелы. Дарлинг снова слышит неясные шорохи, астральные лепетания и шепот, похожий на шум морского прибоя. Вызванные из темноты, фигурки как будто оживают, кажется, еще секунда — и они придут в движение. Животные присядут на задние лапы, готовясь к прыжку; змеи совьют кольцами длинные тела, охотники поднимут давно исчезнувшие во тьме времен копья. А из огромного чрева грудастых безголовых женщин выйдут младенцы.
— Ничего себе Лас-Вегас, — выдыхает Дарлинг. — Это все местные африканские божества?
— Вообще-то у африканцев не особенно принято изображать богов, хотя встречаются и они. Это родовые статуэтки предков. Обереги, амулеты, алтарные фигуры для обрядов и жертвоприношений. Некоторые относятся к двенадцатому веку, есть еще более раннее.
— Круто…
В некоторых из статуэток человеческие черты едва просматриваются, другие поражают своей натуралистичностью — вплоть до мельчайших деталей оружия, татуировок и складок на одежде. В сознание Дарлинг проникают странные сочетания звуков — киси, менде, киконго, шербро, мбомбо… Последнее слово могло бы рассмешить, но смеяться почему-то не хочется. В какой-то момент Дарлинг даже впадает в легкое подобие транса: теперь она кажется себе терракотовым кувшином, украшенным геометрическим черно-красным орнаментом. И этот кувшин теперь набивают абсолютно ни к чему не применимыми знаниями. Что такое «саса»? — то, что происходит с человеком сейчас, когда идет дождь на другом конце света. Что такое «залгани»? — то, что происходило давно и происходило всегда, когда и самого человека не было, но дождь все равно шел в его отсутствие. Его можно вызвать в памяти, хотя это будет чужая память, память кого-то еще. Воплощенного теперь в терракотовую фигуру или бронзовую голову… В данный конкретный момент, в своем нынешнем саса, Дарлинг пребывает в каком-то странном оцепенении. И лишь случайно оброненное Даша словосочетание «антропоморфная скульптура» приводит ее в чувство:
