Она провела здесь ночь?
Понять это невозможно: плотные шторы почти не пропускают свет, не ясно — утро сейчас или глубокая ночь, тело затекло, а голова раскалывается так, что кажется — вот-вот разорвется на части. Она пила коньяк с Даша в ее кабинете, но это явно не кабинет.
Детская.
Масса игрушек, кукольный домик в углу, ночник с Винни-Пухом, стоящий на маленьком столике. По мере того как глаза Дарлинг привыкают к темноте, Винни-Пухи на ночнике множатся, их уже около десятка.
И ни одной Лали.
Кровать девочки пуста, только в ногах валяется смятое одеяло.
Кто-то накрыл пледом саму Дарлинг — не потому, что холодно, а потому, что решил позаботиться о ней. Куда же подевалась Лали?
Несколько минут Дарлинг сидит неподвижно, собираясь с силами, чтобы встать, и прислушиваясь к дому. В нем царит тишина, а едва слышный монотонный звук (то ли дождь за окном, то ли работающие кондиционеры) — всего лишь часть этой тишины. На него не стоит обращать внимание. Никаких других звуков нет, ватная тишина окружает Дарлинг со всех сторон. Значит, она никуда не уехала, осталась здесь, вопреки заклинаниям Анн-Софи. Нет-нет, Дарлинг не хочет думать об Анн-Софи, стоит сделать лишь шаг в ее сторону, как голова начинает болеть сильнее.
Подслушанный разговор на лестнице, смысл которого не ясен. А потом ее собственный разговор у ванной комнаты, когда с руки женщины-легенды безвольно свисали джинсы и рубашка. И сама железобетонная Анн-Софи выглядела безвольной и подавленной чем-то. Но лучше не вспоминать об этом, хватит с Дарлинг и ее собственной подавленности.
Нужно выбираться отсюда, найти Лали, найти Даша, найти хоть кого-нибудь, и только с Анн-Софи ей встречаться не хочется.
В холле оказалось чуть светлее, чем в детской, и свет шел от террасы, перед которой были расстелены два спальника. Спальники не были пустыми, сквозь плотную ткань просматривались очертания фигур, и Дарлинг тут же вспомнила, что говорил ей Кристиан о двух эксцентричных французах. Значит, Зазу и Анн-Софи еще не проснулись.
Двери во все комнаты, выходящие в холл, были закрыты, и Дарлинг не решилась открыть ни одну из них. Лишь мельком бросила взгляд на большие напольные часы в простенке между спальней и детской.
Шесть часов и почти пятьдесят минут.
Наверное, речь идет все-таки об утре. Потому что в шесть часов пятьдесят минут вечера (прошлого вечера!) они с Костасом как раз подъезжали к вилле за глухим забором.
Костас, вот черт!..
Мысль о Костасе вызвала очередной приступ головной боли. Видимо, его на время придется задвинуть в тот же угол, что и Анн-Софи. До тех пор, пока не пройдет голова.
В тайной надежде кого-нибудь встретить Дарлинг спустилась на первый этаж, но дом как будто вымер. Сколько человек сейчас находится здесь или должно находиться? Шон и Кристиан, Даша с детьми, Янек и писательская чета. Еще Анн-Софи и Зазу в спальниках. А двух нянек, домработницу и охранника (все они камбоджийцы) Даша отпустила еще вчера днем, она сама сказала Дарлинг об этом.
Наверняка все разошлись по комнатам поздно, едва ли не к утру, и только Дарлинг проспала все на свете… Ах да!.. Она забыла кошек и Амаку! Амаку уж точно должен быть где-то здесь, взбираться на второй этаж ему довольно трудно, об этом тоже говорила Даша. Обычно пес ночует на первом этаже, под лестницей, следовательно, встреча с ним неизбежна. Как и встреча с экспонатами импровизированного музея африканской скульптуры, еще неизвестно, что хуже: экспонаты или бесшумно подкрадывающийся пес.
План на ближайшие десять минут возник сам собой: для начала Дарлинг отправится на кухню и выпьет хотя бы воды, чтобы нейтрализовать сухость во рту. Затем выйдет в сад — подышать воздухом. Затем… Что делать после того, как она надышится, было не ясно. Но можно принять душ (хотя полотенце ей никто так и не выдал), переодеться и подождать, пока проснется кто-нибудь из хозяев — Даша, Шон или Иса. Поблагодарить за вечер и удалиться восвояси. Хотя, если первой проснется Даша, последний пункт плана может быть с лету переписан.
Дарлинг почему-то хочется, чтобы первым человеком, которого она увидит сегодня утром, была Даша.
…Кухня, в которой она оказалась впервые, встретила Дарлинг тихой музыкой, доносящейся из стоящей на окне крошечной магнитолы. Под старую песню группы R.E.M. Losing my Religion Дарлинг распахнула огромный холодильник, вытащила оттуда банку тоника и осушила ее в три глотка. Ей сразу же полегчало, и теперь можно было осмотреться.
Кухня показалась ей какой-то старомодной, как будто перенесенной из середины прошлого века. Или позапрошлого, потому что точно определить возраст кухонной мебели Дарлинг так и не смогла. В этой мебели не было никакого винтажного обаяния, она была просто старой, и все. А холодильник, посудомоечная машина, микроволновка и даже плита смотрелись здесь инородными элементами. На одном из разделочных столов стояли две огромные вазы с фруктами, а другой был наполовину завален зеленью и овощами. Поднос с маленькими кошачьими мисками обнаружился на полу у холодильника; еще один — с большой плошкой воды — стоял у окна.
Покопавшись в вазе с фруктами (большинство из них она никогда не видела прежде), Дарлинг выбрала то, что показалось ей наименее экзотическим: банан и манго. И снова полезла в холодильник за очередной банкой тоника. А потом стала рассматривать разноцветные стикеры, приклеенные к передней панели. Стикеров было около двух десятков, и все они относились к повседневной жизни семьи Даша: списки продуктов, которые нужно закупить; обмен короткими репликами, если кому-то не удалось увидеться с утра, камбоджийские адреса в английской транскрипции, номера телефонов, просьбы, пожелания и напоминания. Почерк на всех стикерах был разным, а кто-то из домашних набрасывал заметки печатными буквами и пришпиливал к ним неизменное густо заштрихованное сердце.
Дарлинг решила, что сердце принадлежит Исмаэлю.
Она уже собиралась отойти от холодильника, когда заметила эту запись. Вернее, не запись — адрес, показавшийся ей смутно знакомым.
COTONOU, RUE DU RENOUVEAU, 34.
Где-то она уже видела этот адрес, это сочетание букв и цифр, вот только где? Возможно, в одном из писем Костасу, присланном по электронке, или на какой-нибудь официальной бумаге, пришедшей вместе с заказной почтой… Нет, этот адрес не связан с работой, перед глазами стоят буквы, которые никто не набирал на клавиатуре. Так же, как и стикеры на холодильнике, он был написан от руки чернилами, которые местами расплылись. Дарлинг так и видит перед собой эти расплывшиеся чернила, последняя цифра почти не прочитывалась, теперь она знает, что это четверка. Но продвинуться дальше чернил не удается, словно кто-то блокирует участок памяти, отвечающий за этот адрес. Словно кто-то не хочет, чтобы она отправилась по нему ранним утром, когда все улицы еще пустынны и тихи.
Черт с ним, с адресом. Когда-нибудь он всплывет сам.
