Не сейчас.
Сейчас лучше задвинуть эту мысль подальше. Сколько весят маленькие дети?..
Вот и дом. Остается только толкнуть дверь. Но пока Дарлинг раздумывает, как бы сделать это, не потревожив притихшую Лали, дверь распахивается сама. Первым показывается Кристиан (он в темно-красной пижаме с неуместными для этого времени года рождественскими картинками). За Кристианом выскакивает Исмаэль в спортивных шортах и белой майке. У мальчика хорошая фигура, отстраненно думает Дарлинг, он обещает вырасти в настоящего красавца. А Кристиан уже вырос, но красавцем его не назовешь. Интересно, что заставляет взрослого парня, мужчину, носить такие нелепые детские пижамы с Санта-Клаусами, оленями и рождественскими шарами? В рождественском шаре Дарлинг, когда-то подаренном Коко, сидела русалка, а в рождественских шарах с пижамы Кристиана сидят маленькие птички в красном колпаке Санта-Клауса.
Вчера днем они с Кристианом выпускали птиц в том буддистском храме, название которого благополучно вылетело у Дарлинг из головы. Ей нужно немедленно вспомнить название. Ей нужно вспомнить, что она загадала, когда птицы вылетали из клетки: наверняка какую-нибудь романтическую ерунду. Абсолютно никчемную — но было ли в этом загаданном желании хоть что-то, что могло предотвратить рану на виске Даши?
Нет.
Иначе она была бы сейчас жива, но она — мертва. И Дарлинг предстоит сказать об этом прямо сейчас. Сказать мальчику, что его мамы больше нет и сказка кончилась. Мальчик Исмаэль — самый преданный сын на свете, вечный пленник осьминожьих щупалец любви, еще вчера Дарлинг страшно хотелось подружиться с ним. Но стоит сказать ему, что его мамы больше нет, — и она навсегда останется гонцом, принесшим страшную весть. И больше никем. А за такие вести когда-то убивали.
Даша не просто мертва — она убита.
Дарлинг пообещала себе не думать об этом — и все равно думает. Куда бы засунуть эту проклятую мысль? Хорошо бы в пижамные рождественские шары, но они уже заняты птицами.
— Привет! — Кристиан сонно щурится и старается подавить зевок. — Что-то случилось? Вроде бы я слышал крик…
— Возьми Лали. — Дарлинг обращается только к Исмаэлю, полностью игнорируя своего английского брата-близнеца.
У Исы вид не менее заспанный, чем у Кристиана, но он послушно вынимает тело девочки из рук Дарлинг.
Господи, какое облегчение!..
— Что с ней? — В голосе Исмаэля звучит неподдельное беспокойство.
— Лучше будет, если ты отнесешь ее наверх.
— Что-то произошло? А мама…
Нет, Дарлинг не в состоянии сказать Исе, что произошло с его мамой. Может быть, чуть позже. Но не сейчас. Да и как сделать это в присутствии Лали, и какой именно будет эта скорбная речь? «Ты знаешь, Исмаэль, твоя мама лежит в машине. Мертвая».
— Отнеси Лали в детскую и побудь с ней немного. Она просто испугалась.
— Чего?
— Я не знаю.
Самый лживый ответ из всех возможных, и Дарлинг понимает, что Иса не простит ей эту ложь. В тот самый момент, когда страшная правда о ране на виске Даша всплывет на поверхность. Но — здесь и сейчас — другого ответа у нее нет. Конечно, страшная правда может приблизиться, если Лали снова начнет плакать и звать мать.
Но Лали молчит. И все крепче прижимается к брату: если бы было можно, она забралась бы ему под кожу и укрылась ею, как одеялом… Даша тоже укрыта одеялом. Ее гибель заботливо укутана одеялом, скорей бы дети ушли.
Наконец Исмаэль и Лали скрываются в гостиной. Последнее, что видит Дарлинг, — маленькие пятки. Но не розовые, как вчера, а перепачканные землей.
— Так что все-таки случилось? — Позабытый было Кристиан снова выходит на передний план. — На вас лица нет…
— Вы знаете, где ключи от машины?
— От какой машины?
— От «Лендровера».
Кристиан вовсе не обязан знать, где находятся ключи от чужого джипа, логичнее было бы спросить об этом Исмаэля. Но спросить — означало бы приблизить к Исе правду на расстояние волоса, и эту правду услышит еще и Лали. А Дарлинг просто защищает ее, пока сказка про то, что мама просто забралась в маленькую маковую коробочку на поле залгани, не придумана в подробностях.
Вранье.
Она не защищает Лали, а хочет защитить себя.
— А зачем вам понадобились ключи?
— Понадобились, и все.
— Обычно Шон кладет их в раковину. Ту, что стоит на стеклянном столе в гостиной.
Дарлинг знает эту раковину. Она полна керамических бус, и Даша время от времени стряхивала туда пепел. Теперь пепел там больше не появится.
— Принесите.
— Хорошо, сейчас.
Кивнув, Кристиан исчезает за дверью. Надо бы сказать ему, чтобы он переоделся, снял свою идиотскую пижаму, вряд ли Даша понравилось бы, что ее нашел человек в рождественском исподнем, о-о… нет! — ей теперь все равно. Это Дарлинг не хочет, чтобы Даша была найдена типом в пижаме, слишком комичной для разразившегося кошмара.
— Их там нет, — сообщает вернувшийся Кристиан. — Странно, я сам видел, что Шон положил их туда…
— Запасные?
— Я не знаю, есть ли запасные…
— Тогда придется будить Шона.
— Это проблематично. Он напился вчера ночью, и вряд ли мы сможем его поднять.
— Тогда придется будить всех остальных. Кто не напился.
— Что, в конце концов, произошло?
— Идемте.
Обратный путь к «Лендроверу» дается Дарлинг легче, чем бег от него с Лали на руках. Снова начинается дождь, а притихшие утренние краски сменяются более яркими дневными. «Лендровер» блестит под дождем, как новенький, и поверить, что там, в его чреве, находится мертвое тело, все труднее и труднее.
Кажется, Кристиан что-то говорит ей.
— Я не видел вас вчера…
— Я тоже не видела вас.
— Жаль, что вы не попали на фейерверк. Ян устроил фейерверк в саду, было красиво.
— Жаль, что не попала, — согласно кивает Дарлинг.
— Наверное, я последую вашему совету… Подарю саксофон этому парню, Исмаэлю. Он играл вчера. Жаль, что вы не слышали, было красиво.
— Жаль, что не слышала.
— А Шон напился и чуть-чуть испортил ночь. Но не сильно.
— Помните тот крик? — Дарлинг наконец-то решается.
— Какой?
— Детский. Вчера, в ресторане. И за день до этого.
— Наверное, мне нужно извиниться. Я вел себя как дурак.
— Не нужно извиняться. Мы не могли найти ребенка, который кричал, помните?
— Я ведь извинился…
— Не нужно извиняться. Я нашла ребенка. Сегодня утром.
