— Идите, Кристиан.
— А если я встречу мальчишку?.. Я… я не смогу сказать ему…
И снова Кристиан повторяет Дарлинг, во всем — самый настоящий брат-близнец!..
Так и не дождавшись ответа, он идет к дому, и Дарлинг снова остается одна. Она могла бы вернуться в дом вместе с Крисом, но боится того же, что и он: встретить Исмаэля. Встретить сейчас Исмаэля — еще хуже, чем находиться в полуметре от мертвой Даша. К мысли о том, что она мертва, еще надо привыкнуть, приручить ее, как приручают собак. Но собачий опыт Дарлинг плачевен — она так и не перестала бояться Амаку…
Куда подевался пес?
Он должен был защитить Даша — и не защитил. Он не поднял тревогу, хотя псы чутко реагируют на все, что связано с их хозяевами, не убил (совершенно бесшумно) того, кто нажал кнопку на пульте центрального замка «Лендровера».
Почему?
Один из вопросов, не самый важный, но Дарлинг по-прежнему цепляется за необязательные мелочи.
Ответ обнаруживается, когда она в полном опустошении садится на кирпичный бордюр, который отделяет некое подобие клумбы с кустарником от вымощенного плиткой двора. До сих пор Дарлинг не приближалась к кустарнику, ограничиваясь беглым созерцанием огромных, похожих на лилии цветов. Вблизи цветы еще больше похожи на лилии, хотя пахнут не так остро и одуряюще. Они вообще не пахнут, почти — есть лишь легкий, постоянно исчезающий аромат, но определить, насколько он приятен, сладок, терпок или отталкивающ, Дарлинг не в состоянии.
Она сидит на теплом мокром кирпиче уже несколько минут, а вестей из дома нет и нет. Неужели так сложно разбудить Янека, окликнуть Анн-Софи, поднять на ноги Тео? Дом наполовину скрыт тушей «Лендровера», но и по оставшейся половине понятно: там ничего не происходит. Куда же подевался Кристиан?.. И что-то еще, кроме пропавшего Кристиана и запертой в машине мертвой хозяйки, беспокоит Дарлинг. Темное пятно на периферии зрения, слегка прикрытое десятками низко свисающих ветвей. Пятно никуда не движется и не изменяет конфигурации, и лишь когда Дарлинг оборачивается, проступает во всех подробностях.
Амаку.
Он лежит неподвижно в метре от Дарлинг, уткнувшись мордой в лапы. И смотрит на нее остекленевшими глазами. Пес мертв. Шерсть, которая еще вчера казалась Дарлинг гладкой и блестящей, уже успела потускнеть и местами свалялась. Какой масти был Амаку? Дарлинг пытается вспомнить — и не может, но какой бы ни был — теперь она изменилась. Теперь доминирует черно-коричневый, слегка припорошенный мелкой пылью, — и это напоминает Дарлинг цвет большинства африканских статуэток из кабинета Даша.
Дарлинг вглядывается в остекленевшие, остро блестящие глаза мертвого пса — до чего же неприятное зрелище! Но оторваться от него невозможно, потому что с глазами Амаку что-то происходит. Они не тускнеют, как шерсть, и не гаснут — они просто меняют цвет. И снова Дарлинг не успела зафиксировать, каким он был еще несколько секунд назад, но теперь зрачки темнеют, становятся черно-коричневыми. Их присыпает мелкой пылью или песком — и вот уже Амаку кажется Дарлинг одной из скульптур, вынесенных из гостиной на пленэр.
Ее вдруг пронзает мысль об остальных скульптурах: какие из них были созданы людьми (высечены из камня, вырезаны из дерева, обожжены в керамической печи), а какие повторили судьбу Амаку. Когда-то живого пса, а теперь — не мертвого и не живого.
Другого.
Спасет ли Амаку его новая оболочка от разложения и тлена? Или это будет не спасением, а лишь видимостью спасения? — как если бы ядро грецкого ореха благополучно сгнило под не потерявшей свой товарный вид скорлупой. А если то же самое случится с телом Даша! И, поднявшись прямо сейчас и заглянув в машину, Дарлинг не увидит там женщину (пусть и мертвую), а увидит статуэтку? Ее отнесут в дом и поставят на полку за стеклом — рядом с тем, кого Лали зовет Миком. Возможно, Лали станет называть статуэтку Афрекете. Или придумает ей другое имя, как она обычно делает с именами людей, которые ей нравятся.
А новая Даша обязательно понравится ей, потому что Даша нравится всем. Все влюблены в Даша, или почти влюблены, или находятся под гипнотическим воздействием ее обаяния. Все — кроме того, кто закрыл машину и унес ключи.
Дарлинг уже готова вскочить на ноги, чтобы проверить свою догадку немедленно, но что-то мешает ей подняться. Аромат цветов, который казался ей настолько ненавязчивым, что его не было слышно вообще, теперь удушает. Забивается в ноздри, в каждую пору на теле, перехватывает горло молодыми побегами так плотно, что они не выдерживают, рвутся, и из них начинает сочиться млечный сок. Возможно, эти невидимые травянистые плети, перехватившие горло Дарлинг, и источают аромат. Не цветочный — плотский. Так пахнет свежеразделанное мясо, Дарлинг помнит это со времен не частых священнодействий папочки на кухне.
Запах сырого мяса неприятен.
И предназначение цветов — отбить его, сделать незаметнее. Сделать так, чтобы жертва не подозревала ничего до тех пор, пока ловушка не захлопнется. Декоративная смерть Амаку выглядит менее трагично, чем запертая в машине смерть Даша, но от этого она не перестает быть смертью. Кустарник ни при чем, убеждает себя Дарлинг; Амаку был стар — об этом говорили ей обитатели дома. Он должен был умереть — и умер. Просто это случилось сегодня, а могло случиться вчера или завтра, несколько часов или даже дней и недель ничего не решают. Все просто совпало в одной точке пространства, на которой растет кустарник и стоит автомобиль.
Сверхъестественным здесь не пахнет.
О сверхъестественном можно задуматься в доме, если обладаешь соответствующим буйством воображения. Но никак не на улице — с пальмами (совершенно обычными), забором (совершенно обычным, хотя и высоким — под стать крепостной стене), самыми обычными деревянными воротами с калиткой. На улице идет банальный тропический дождь, его отвесные струи лупят сейчас по плитке и бурлящими ручьями устремляются к нескольким стокам. Ни одна краска не выбивается из общей гаммы, все пребывает в обычной для этих широт гармонии. Кустарник — тоже часть вполне гармоничного пейзажа, ведь не перевезли же они из Африки еще и кустарник, в самом деле!.. Его мясные запахи, присыпанные ванилью и кориандром, — плод почти свихнувшегося воображения Дарлинг, что неудивительно после увиденного в машине.
Приходится признать — в данный конкретный момент, прямо посередине ливня, Дарлинг не совсем адекватна. Сидит на кирпичах, между двумя смертями, и пытается рассуждать о цветах. Будь Дарлинг адекватна — потрескивание веток и шорохи прямо за спиной испугали бы ее, а ведь сейчас она слышит именно это: шорох и потрескивание! Это не восставший Амаку (она по-прежнему видит его тело) — кто-то другой.
Там, в глубине зарослей, у самого забора, спрятался кто-то еще.
Не тот ли человек, который запер машину, но так и не смог уйти? Появление Лали напугало его — вот он скрылся за ветками и тонкими переплетающимися стволами. И сидит здесь до сих пор, и сидел все то время, пока Дарлинг билась в дверцы машины, отрывала Лали от крыла «Лендровера», несла ее в дом и разговаривала с двумя только что проснувшимися парнями. Это заняло не слишком много времени, но его было достаточно, чтобы выбраться.
