— Что это? — Дарлинг вздрагивает.
— Кто-то пришел. Звонит во входную дверь.
— Кто это может быть?
— Не знаю. Возможно, прислуга. Вчера Даша отпустила всех. А сегодня они должны были прийти к восьми, насколько я успел изучить распорядок.
— Может быть, имеет смысл подойти посмотреть?
— Да. Стойте здесь, но к машине лучше не подходить. И ничего здесь не трогать. Это место преступления, понятно?
Ян направляется к калитке в воротах, но не открывает ее, а, вынув из заднего кармана джинсов носовой платок, осторожно подносит его прямо к центру двери. Вот чего не заметила Дарлинг: в калитку врезано маленькое оконце. Именно его приоткрыл сейчас Ян. Через несколько секунд оконце захлопывается, и Ян возвращается к «Лендроверу» и Дарлинг.
— Нянька Лали и охранник, — на ходу бросает он. — Я сказал, что на сегодня они свободны и что им перезвонят, когда нужно будет приехать снова.
— Это не показалось им подозрительным? Что их не впустили в дом и что к ним не вышел никто из хозяев?
— Даже если им что-то и показалось, по их улыбающимся физиономиям мало что поймешь. Так бы и врезал по ним… Чертовы косорылые…
— Вы расист?
— Нет, но иногда пробивает на ненависть. Особенно когда они улыбаются. Так и хочется смазать по морде. Это не относится к Исмаэлю, — тут же поправляется Ян.
— Надеюсь.
Он точно расист. Достаточно посмотреть на его надменную физиономию, когда он говорит о кхмерах. Достаточно увидеть его раздувающиеся ноздри и мечтательно затуманившийся взгляд, когда он говорит, что хочет смазать им по морде. Горячие точки не особенно располагают к толерантности, и что он делал там, в горячих точках? И почему упомянул Исмаэля? Может быть, они расстались с Даша из-за того, что Исмаэль — африканский мальчик, конголезец, а поляк — расист?.. Да какая разница, почему они расстались. Все, кто находится в этом доме, расстались с Даша — теперь уже навсегда.
— Вот что. Я позвоню своему другу. Он сейчас здесь, в Камбодже. И он долгое время работал в полиции в Ванкувере. А теперь консультирует местных тупых уродов.
— Это не отменяет официального расследования.
Вполне разумное замечание неожиданно вызывает у Яна вспышку ярости:
— Да, черт возьми, это не отменяет официального расследования! И оно будет проведено, это ублюдочное официальное расследование, мать его! Сюда завалится толпа недоносков-кхмеров, они станут мяукать на своем ублюдочном языке, и вы не поймете ни черта из тех вопросов, которые они вам зададут! И даже не отследите тот момент, когда они обвинят в убийстве вас.
— Меня? — Дарлинг потрясена. — Почему меня?
— Почему бы и нет? Они обвинят вас, меня, этого молокососа в пижаме, пьяного мужа, приемного сына, писателя… Почему бы не обвинить писателя? Почему бы не обвинить собаку?..
— Собака мертва.
— К несчастью. Теперь на собаку не повесить собак. А именно этим они и займутся. Вешанием собак на белого человека. Это их любимое занятие, если вы еще не в курсе. Они ненавидят нас. Но, конечно, официальное расследование будет проведено!..
— Успокойтесь, Ян.
— Я спокоен.
Дарлинг не может оторвать взгляд от лица поляка: из правой ноздри показалась темная струйка крови — совсем не такая прямая, как те дымные струйки, которые выпускала Даша. И Дарлинг никогда больше не увидит их, никогда…
— У вас кровь.
— Кровь?
— У вас пошла кровь носом.
— Простите. — Ян стирает кровь тыльной стороной ладони и запрокидывает голову. — Со мной такое случается.
— Звоните вашему другу. А что… делать всем остальным?
— Вернуться в дом. И не подходить к машине.
— Оставить… ее там?
— Оставить место преступления в неприкосновенности, насколько это возможно. Вы не приближались к воротам?
— Нет.
— А… кто-нибудь подходил?
— Не знаю. Но пока я здесь — никто. Кроме вас.
— Они заперты на электронный замок. Калитка закрывается на щеколду, она закрыта и сейчас.
— И… что это значит?
— Что никто не покидал территорию виллы. А если вышел, то кто-то другой запер за ним дверь.
— И что это значит?
— Я думаю, что тот, кто сделал это… он и сейчас здесь. Или они.
— Тот, кто сделал это?
— Убийца и его сообщник или сообщники. Если они есть. Так понятнее?
Преданный приемный сын, так часто произносящий слово «мама», что его можно раздать всем сыновьям на свете и никто не останется обделенным. И все мамы останутся очень довольны нежностью этого взятого напрокат слова. Маленькая девочка, поразительно умная и хорошо говорящая для своих трех лет. Отец девочки, отчаянно влюбленный в свою жену. Ее подруга, демонстрирующая свою любовь и привязанность совсем не для протокола. Муж подруги, или скорее ее тень, не способная ни на одно самостоятельное решение. Изнеженный чистоплюй-писатель, по-детски прячущий наметившуюся лысину от женщины, которую когда-то любил. Жена писателя, полусумасшедшая алкоголичка, пребывающая в альтернативной реальности. Молодой, чувствительный англичанин, не способный справиться даже с саксофоном. Харизматичный бритоголовый поляк с лицом уставшего от походов крестоносца…
Кто из них?
— Я подумала… Больше всего на убийцу смахиваете вы, Ян.
На лице Яна застывает недоуменная улыбка:
— Вы шутите?
— Вы кажетесь мне сильным и хладнокровным человеком. Гораздо более сильным и хладнокровным, чем все остальные.
— То, что меня не стошнило, как нашего писателя, еще ни о чем не говорит. Вы тоже не выглядите особенно подавленной.
— У меня было чуть больше времени, чтобы осознать происшедшее. Вы слишком долго выбирались из дома.
— А вы оставались здесь, рядом с ней, и относительно нормально себя чувствовали. Не всякой женщине это по силам. Я любил ее… Зачем мне нужно было ее убивать? А с вами еще нужно разобраться… Никто не знает вас. Вы появились только вчера. Вы пришли с тем типом… Кстати, куда он делся?
— Я не видела его со вчерашнего вечера, — признается Дарлинг.
— Никто его не видел, но это не значит, что его здесь не было. Дом огромный, в нем масса мест, где можно спрятаться. Возможно, он и спрятался… А потом совершил… все это. А вам оставалось только запереть за ним калитку. И разыграть все последующие сцены. Вы ведь первая оказались на месте преступления. Может, это совсем не случайность?
У Дарлинг начинает сосать под ложечкой, а лицо поляка принимается раскачиваться перед ее глазами, как маятник.
— Вы подозреваете меня? Может быть, вы подозреваете меня, потому что я русская? А все русские априори — преступники, убийцы и людоеды?
