Но бывает так, что территория слишком велика для забора — настолько, что если обнести его крепкой сеткой, профлистом или даже бетонными блоками, пустив сверху колючую проволоку, то с высокой долей вероятности у вас украдут эту самую сетку, профлист и бетонные плиты, как крайне недешевые и полезные в быту вещи, оставшиеся на долгий срок без присмотра. Если поставить видеокамеру, то первым делом украдут именно ее. Нанимать же вооруженный патруль и пускать ток по проводам — все же, как-то накладно для загородной фазенды. Да и электричество тут же начнут тихонечко красть…
В усадьбе рода Еремеевых, некогда выслуживших личное, а потом и гербовое дворянство из простых царевых стрельцов, с проблемой соседей разобрались еще в восемнадцатом веке, выкупив подчистую все подмосковное село Усово, где им некогда было даровано подворье, вместе с окружающими его лесами вплоть до Москвы-реки. Отчего беспокоили их в основном грибники, да любители пикников, что вечно стремятся поближе к воде, выбирая для этого дороги получше. От первых хорошо спасали рукотворные овраги с отвесными склонами, тщательно укрепленными под слоем дерна сетчатой арматурой, чтобы не сползали вниз со временем — зато стоя перед такой крутизной задумывались даже самые опытные и упрямые бабки, в большинстве случаев все-таки не решаясь совершить рывок с ведром за дарами леса. А вот от вторых все-таки мог уберечь только забор — мощный, чугунный и крашенный в черный цвет, со скользкими вертикальными решетками и заостренными пиками в навершии, запиравший ажурными, но столь же вандалостойкими воротами асфальтированную дорогу в две полосы шириной, уходящую за поросший лесом поворот вглубь территории усадьбы. Еще по ту сторону ограды была сторожка с охранником, выполняющим важную ответственную работу по гонению прочь иных не слишком трезвых личностей, для которых забор показался бы не слишком высоким или же большая гостевая парковка при въезде — отличным местом для приготовления шашлыков. Ну или осаживал тех предприимчивых людей, что способны оценить на взгляд любой металл в килограммах (даже если металл выглядит как забор) и тут же перемножить на цену скупщиков в чермете. А вообще, разумеется, человек в сторожке принимал корреспонденцию и сообщал о прибытии гостей в усадьбу через проводной аппарат.
Но тем субботним утром Константин Колокольцев, занимавший почетную должность сторожа второй десяток лет, всерьез подумывал о жизни после увольнения с несложной и сытой должности. Не по причине собственного на то желания — все-таки, главным на таком месте была верность и честность. Но бывает так, что на гостевой парковке к девяти часам начинают съезжаться более трех десятков весьма дорогих машин с крайне серьезными родовыми гербами вместо привычных номеров, а из дверей авто выходят весьма хмурые люди, совершенно не радостные ни солнечному, пусть и прохладному, осеннему денечку, ни, такое ощущение, самому факту их тут пребывания.
А затем те люди расступились, дав дорогу трем очень представительным господам, медленно прошествовавшим к калитке с видом крайнего неудовольствия на лице — словно у домашних котов, внезапно выяснивших, что они не единственные на всем свете. И что самое неприятное, Константин Колокольцев отлично знал каждого из них в лицо — пусть и исключительно по телевизору. Так же сторож знал, что если телевизор пришел в вашу жизнь, а у вас ни рекордного размера тыквы на огороде, ни диковинного окраса кролика, то сюжет с вашим участием скорее всего будут снимать исключительно криминальный. И дай-то Бог остаться в нем рядовым свидетелем.
В общем, обычно такие народные приметы, как три раздраженных природных князя у калитки по утру, говорят о том, что скоро имя вашего господина из списка молитв о здравии придется переписывать в лист за упокой души — и от мыслей таких становилось маетно, а пальцы на руках, набирающих особый внутренний номер усадьбы, выводящий прямо к хозяину дома — и крайне не рекомендованный к вызову — отчетливо подрагивали. А тут еще и гудки эти телефонные, длинные, беспокоящие тем, что никто может и не подойти к трубке… В общем, когда трубку подняли, Константин не сдержался.
— Господин, беда! — Выпалил он одним духом. — Пост номер один, Колокольцев. — Оправился он после грозного оклика и взял себя в руки. — Машины княжеские, во многом числе! Долгорукие, Панкратовы, Галицкие! С их сиятельствами во главе! Сами посмотрите, господин! Шестая и седьмая камеры!
Тут видеокамеры были — потому что был и человек, который мог их сторожить.
Сторож замер с трубкой в руках, получив закономерное и крайне напряженное «жди». А потом и вовсе забыл, как дышать — но не от служебного рвения. Просто позади отчетливо, словно специально, щелкнула щепка, а в сторожке — с гарантией закрытой на ключ — раздался шаг. Константин попытался медленно повернуться, но тут же был удержан за плечо рукой. Другой рукой некто перехватил трубку у его уха.
— Господин, нападение! — Успел воскликнуть сторож, до того, как незнакомец отодвинул его в сторону от телефона.
— Тш-ш-ш! — Укоризненно прозвучал голос, и Константин резко повернулся, готовясь принять смерть.
Но вместо этого с изумлением улицезрел двух нестойко стоящих на ногах господ лет под пятьдесят в состоянии серьезнейшего опьянения. Первый из них — господин суровой внешности и владелец крайне сосредоточенного взгляда, уцепившегося за верхнюю пуговицу сторожа (оттого виляющего в такт глубокого дыхания Колокольцева), и оказался тем самым татем, что перехватил телефон. Был он в офицерском мундире конца прошлого века, украшенным довольно скромным количеством орденов и медалей, в которых сторож с неким изумлением отметил все возможные высшие регалии империи, отчего-то лишенные любых аксельбантов, лент и украшательств. Руки закрывали белые перчатки, а в отражении начищенных до блеска сапог можно было бриться.
Левая же рука незваного гостя была занята тем, что удерживала другого господина — пьянющего уже в той крайности, что попытки проморгаться выглядели, как махи крыльев дивной птицы, а сам взгляд был столь же осмысленен, как у птенца, выпавшего из гнезда. Одет второй был в красный кафтан с обильным золотым шитьем, темно-синие шоссы с золотыми лампасами и черненые сапоги, а вот орденов на мундире было не в пример больше, пусть и рангом куда как ниже — зато число боевых стычек вызывало не меньшее уважение. Лет ему было под шестой десяток, о чем говорили и морщины на лбу, и седина в густых волосах, и вяло повисший длинный ус — зато другой, правый край роскошных усов был лихо закручен ввысь, говоря как о бодрости духа боевого старичка, так и о немалых резервах организма, способных напиваться до изумления даже в таком возрасте. Собственно, даже сейчас свободная его рука лежала на металлической фляге, закрепленной на поясе — словно на эфесе шпаги.
— А-алеу? — Поднес первый трубку к уху и спросил на выдохе — грозно и серьезно. — А-але? Еремеев? Ты?! Ш-што, что нам нужно… У вас — товар! У нас — купец!.. Как — кто?! Этот… Гад малолетний, чтобы его об пень дважды и в прорубь… Самойлов Максим!.. Сватов ждете?! Не ждете? А мы сами пришли. Тьфу, он трубку уже бросил. — Посмотрел говоривший разочарованно на пищащий аппарат. — Василий… Вася! — Тряхнул он плечом.
— Я здесь, — дернулся тот и вновь хлопнул ресницами.
