Торрвальд ушел. И даже мощные подводные цепи виннетской крепости не смогли задержать драккары хитроумного ярла. Они лишь беспомощно скользили по обшивке из чудесного дерева. А снаряженные вдогон ладьи скоро отстали: такого быстрого хода драккаров видеть еще никому не доводилось.
Да-а-а! Хеннигсвагский ярл Торрвальд Медноволосый совсем не спешил встретиться со своими прародителями: Аске и Эмбле. Пусть достославные предки еще немного подождут своего достойного потомка. Успеется… В Валгаллу он рано или поздно попадет в любом случае.
Вот когда с лихвой окупились немыслимые затраты, вложенные в постройку замечательных драккаров. Торрвальд ускользнул…
На обратном пути, зайдя во фьорд Нордкин, Торрвальд, исполняя данное им обещание, забрал с собой маленького Халли, сына ярла Сиградда и затем, не мешкая отправился на полуночь — в свое родовое гнездо.
Когда альтидским дружинникам удалось добраться в Хеннигсваг на многочисленных ладьях за головой ярла, они обнаружили на берегах фьорда лишь пепел сгоревших строений. А средь отогревшихся за лето скал струился тяжкий смрад, который исходил от сотен трупов бывших рабов. Торрвальд и колдун Эрлинг принесли своим богам великую жертву, сожгли родовое гнездо и навсегда растворились в седом океане.
Хеннигсвагский ярл знал, что прощенья не будет и возмездие за содеянное неотвратимо.
Средь вестфолдингов бродили слухи, будто Торрвальд несколько лет разбойничал на покрытых плотным туманом Оловянных Островах. Что хеннигсвагский ярл взял там в жены дочь одного из местных правителей, и что вскоре красавица-жена подарила ему сына.
Еще говорили, что хеннигсвагский ярл Торрвальд Медноволосый совсем выжил из ума и отправился со своей дружиной вверх по проклятой богами и людьми мутной реке, берущей начало в Земле Мрака. И что в этих жутких землях он сгинул без следа.
Хеннигсвагский ярл исчез из мира людей…
ГЛАВА 9
Воевода Годослав, кем он был?
Собравшееся после освобождения Триграда вече, никак не могло решить судьбу Годослава. Горожане разделились на два лагеря: большинство требовало для воеводы смерти. Им возражали дружинники. Они не понаслышке знали о ратных заслугах Годослава и что он хорошего сделал для Альтиды. «Да, — говорили они, — наказание должно быть суровым. Но не смерть… Если бы не подвиги воеводы Годослава, то мы не стояли бы здесь и не решали его судьбу». Те, кто желал смерти воеводы, смолкали. Возразить нечего.
Ведь выпестованная Годославом дружина не раз отражала вражеский набег и выбивала супостата с альтидских земель. И пусть все это в прошлом! Но тем и сильна Альтида, что чтит подвиги ушедших предков и ныне живущих героев. А то, что воевода Годослав бился не щадя себя, никто не сомневался. Но… Герой — оказался предатель!
Воевода не ушел с вестфолдингами, хотя знал, что на родине его ждет смерть. Наоборот, когда альтидское войско вошли в город, то Годослав на короткое время принял свою дружину и с безумной отвагой шел впереди воинов, будто искал смерти, которая его не брала. А когда добили последнего викинга, воевода сложил меч, призвав осудить себя скоро и беспощадно.
Что же произошло с Годославом? В чем причина? Что за морок на него нашел? Воевода жил в достатке: большое подворье; в каменных хоромах много изысканных и дорогих вещей; за городом пасся его большой табун. От казны воеводе, как тысячнику, шло немалое содержание. Власть? Ее у воеводы и так предостаточно. Не у каждого альтидского князя столько сил и возможностей. Так что мысль о возможном подкупе Годослава вестфолдингами отпадала.
Почему же воевода предал Триград, изменил Альтиде? Никто не понимал, что толкнуло его на это.
Воеводу заточили в темницу под надежную охрану. Рубить с плеча не в обычаях триградцев. Пусть время рассудит: Годослав серьезно болен, и может умереть своей смертью. Казнить воеводу не решились. И даже, помня былые заслуги, оставили ему как воину нож. Так прошло несколько дней.
Сидя в каменных стенах и ожидая решения, воевода готовился к смерти. Она его не страшила: «За содеянное надо держать ответ!» Воевода не думал о жизни, ему давно стало безразлично, когда и как умереть. Годослав жаждал уйти в Нижний Мир, но наложить на себя руки не давала коварная апрамея.
На пятую ночь заточения у Годослава кончились те крупинки порошка, что хранились в перстне с тайником.
Лишенному апрамеи воеводе стало плохо: он бился в ознобе, кутаясь в подбитый мехом плащ, изо рта шла пена. Тело стремительно обметало лиловыми струпьям. Под утро дикий крик всполошил охрану.
— Тебе плохо, воевода?! — ужаснулся вбежавший стражник. — Может, позвать знахаря? Волхва?
— Нет, знахарь не поможет, — стучал зубами воевода. — Прошу, кликните Всеславу. Может, придет… Проклятый порошок! — кусая потрескавшиеся губы, простонал Годослав, — проклятая апрамея!
Стражник не понял последних слов, сочтя их горячечным бредом, но просьбу исполнил. Виновен или нет воевода — это еще неясно, но воля уходящего в Нижний Мир священна. А то, что Годослав умирает, стражник не сомневался.
Вскоре пришла Всеслава. Неприступная, суровая… Но при виде воеводы вся ее надменность исчезла, и на глаза навернулись слезы. Она не отреклась от отца. Всеслава не верила, что он способен на измену. То, что с ним случилось — тайна. Ее беспокоили произошедшие с отцом перемены. Еще два года назад воевода был совсем другим. Когда Всеслава пыталась выяснить о причине недуга, он только мрачнел и пресекал разговор. Но дочь хорошо знает отца! Всеслава не понимала, что могло сломать такого сильного человека, как воевода Годослав.
— Что с тобой, батюшка? Тебе плохо? Ты умираешь?!
— Еще нет, — простонал воевода. — Но недолго осталось. День, может меньше. Я ухожу в Нижний Мир. Я хочу сказать тебе, Всеслава…
Не слыша, что говорит отец, Всеслава твердила: — Что надо сделать, батюшка? Крикнуть знахаря? Ведуна? Волхва?
— Нет, Всеслава… От этой болезни лекарства нет. — Пальцы воеводы бегали, стягивали на груди плащ. — Если только… — Годослав замолчал в нерешительности, но затем продолжил: — Слушай! Сделай вот что: в спальне, над изголовьем моей лавки, увидишь темный сучок, он приметный. Надави на него. Откроется потайная дверца. За ней стоит золотая, в самоцветах, шкатулка и резная склянка с темным вином… Принеси их. Только не раскрывай шкатулку, не вздумай… И узнай, как мои дружинники? Должно быть тоже хворые. Я скажу, что делать, если успею…
Неожиданно к воеводе вернулась отнятая колдуном Эрлингом память. Годослав вспомнил, что сказал на прощание Торрвальд и что он ему дал.
Воевода, сжав голову руками, простонал: — Проклятый ярл! Проклятый колдун! Что я наделал!
Собрав силы Годослав приподнялся и проговорил таким значимым и твердым голосом, что Всеславу пробрала дрожь.
— Не медли, Всеслава! Беги! Надо спасать невинных людей!
Всеслава обернулась быстро. Молча смотрела, как воевода отмерил — даже не отмерил — а лишь опустил в золотисто-красный порошок кончик ножа и затем обмакнул его в вино; как оно на миг изменило свой цвет, став ярко-алым; как трясущейся рукой воевода поднес склянку ко рту и с усилием выпил.
