— Не мешай, Прозор, — досадливо ответил он. — Тут хоть многое и непонятно, но общее-то разобрать можно! Что там дальше, Любомысл?
«Когда дни человека пройдут, — продолжил чтение Любомысл, — ослабнет воля сковавших их богов, и пришедшие со звезд снова воцарятся в былых чертогах. И проклятие их обрушится на землю…»
— Стойте, — вдруг испуганно воскликнул Добромил, — смотрите, что там!?
И он указал рукой в дальний конец яруса — на лавки с безмолвными хворыми дружинниками. Там, над ними, неторопливо сгущалась зловещая тьма. И эта тьма медленно расползаясь в стороны вязкими языками стекала на каменный пол.
Воздух стал густым и мутным, в нем ощущалось какое-то зловещее шевеление. Язычки пламени в масляных светильниках заколебалось, будто от дуновения легкого ветра. Казалось, какие-то невидимые, бесформенные тени мечутся в сгущающейся тьме, что-то выискивая и не находя.
Ощущалось, как что-то медлительное, и злобное заполняет собой ярус — неторопливо вползая в него из иного, совсем не людского мира. На мгновение, в наползающем сумраке, мелькнула далекая гора, на вершине которой, озаряемый вспышками синих молний, стоял величественный замок. Вокруг него клубились темные облака, а на стенах мерцал свет древних звезд…
Из тьмы доносился отвратительный клекот и далекие завывания неведомых чудовищ. Вендов обдало пронизывающим ветром ледяной пустыни.
Оцепеневшие люди безвольно глядели, как тьма неотвратимо ползет на них.
И вдруг, все исчезло. Будто и не было никакой тьмы, никакого наваждения и морока. Наступила тишина. Сколько она длилась — никто бы сказать не мог.
Любомысл дрожащими руками собрал листы пергамента и стал свертывать их в трубку. Велислав не отрываясь, смотрел на то место, где мгновения назад возникла тьма, и в ней появилось видение древнего замка… У остальных дергались губы и слегка постукивали зубы.
— Ну их к Чернобогу — эти письмена, — переводя дыхание, вымолвил Любомысл. — Ты прав Велислав… не стоит это читать. Пусть волхвы разбираются. Да вообще: надо их выбросить, а еще лучше — сжечь! Чтоб никто больше их не видел, и прочесть не смел! Что же это такое я чуть не призвал? А? Тьма, замок какой-то… холод. Не людское это дело. Старый пень! — выругал себя старик. — Ведь говорил же ты мне, — скорбел Любомысл, — говорил! И чего я тебе не послушал, старый дурачина?!
Милован сглотнул застрявший в горле комок и жалобно просипел:
— Любомысл, это не ты вызвал — это я виноват… Меня ругай. А лучше — стукни чем-нибудь. Мечом, например. Плашмя — по башке… Как ты каждое утро по нам стучишь…
Велислав, приподняв бровь, искоса глянул на него. Причем тут Милован? Уж не заболел ли парень внезапно — от пережитой-то страсти? Может, в разуме что-то сдвинулось? Такое бывает. И не у таких как он голова перестает соображать. Даже люди, известные спокойствием и неустрашимостью, и те порой полностью не могли совладать с собой, — особенно после внезапного испуга. Тоже начинали заговариваться, как вот сейчас Милован, но это быстро проходило. Такое случалось, но правда редко: и сильные люди в этом сами признавались, ведь до конца безумно смелых и отчаянных людей нет. А тут… Милован — он еще зелен, хоть и княжеский дружинник. Отрок он еще — по сути и в переделках не бывал. Он, да Борко.
— Ну, и как же ты этот морок вызвал, Милован? — поинтересовался Прозор, наверное тоже решивший, что с Милованом не все в порядке. — Заклинаний ты никаких вроде не знаешь, да и вообще: все слушали, что Любомысл читает с этих свитков. Выпей-ка лучше чуток хлебного вина. Сейчас оно никому не повредит. Я и сам немного отопью — авось полегчает.
С этими словами он плеснул в свою чарку чуть-чуть водки и махом опрокинул ее. Потом налил Милославу:
— На-ка, выпей парень, сейчас тебе это надо — как и всем нам.
Но Милослав отстранил подношение, судорожно вздохнул и сказал:
— Нет, спасибо, Прозор. Сейчас не буду, пока ни к чему. А эту тьму я вызвал так: пока Любомысл читал и переводил первый лист, я на другом рисунки рассматривал. Ты вот, Любомысл, не сворачивай пока эти листы: дай — я покажу как все произошло. Только делать то, что я делал, я в жизни больше не буду. Вы не бойтесь — я словами объясню.
Милован взял из рук Любомысла уже скрученные листы, развернул, перелистал, и вытащил один — нужный. На нем как раз и были нарисованы переплетения прямых линий со стрелами, непонятные знаки и человеческие руки, причудливо изгибавшие пальцы.
— Я ничего делать не буду, — предупредил молодец еще раз, глядя на напрягшиеся лица своих товарищей, — я просто расскажу.
— Да ты уж постарайся! — буркнул Прозор. — Только не хватало чтоб ты еще кудесником-неумехой стал! Постарайся без этаких страстей обойтись. Ты уж лучше с нами оставайся: придет время станешь справным воином. Я это тебе обещаю. А так — ни то ни сё: и там и тут недоучка.
Милован только отмахнулся. Прозор нес какую-то околесицу. Иногда на него такое находило.
— Вот! На этом самом листе, я этот рисунок разглядывал, — начал парень осторожно скосив глаза на необычное переплетение линий. — А потом, я невзначай стал по нему пальцем водить: что тут начертано повторять. Ну вот, гляньте — тут как бы самое начало. Ну, раз провел, другой… ничего… я ведь Любомысла слушал, как и вы. Да я и не ждал ничего. Просто вслушивался, что он там читает. А потом, я взял и пальцы сложил, как вот тут нарисовано. Видите четыре руки нарисованы, и у всех пальцы хитро и по-разному изогнуты. Так вот, как вторая рука нарисована, так я и сложил.
Он кивнул на рисунок руки с выпрямленной ладонью — на этой руке, которая казалось исхудавшей и болезненной, большой и средний палец были прямыми и отставленными, а остальные согнуты в верхнем суставе.
— Как только я их скрючил, — точно, как тут нарисовано, все и началось.
— А как началось? — спросил Велислав, — ты почувствовал что-то? Или, как еще иначе? Тоже самое, что мы ощутил? Или как?
— То-то и оно, что или как… Прежде чем Добромил успел крикнуть, что тьма нависает, передо мной вдруг тень людская возникла. Она, ну совсем как человек, только почему-то этот человек прозрачный. А потом вдруг стал весь красный, а на голове у него железная корона надета. Он вроде бы что-то начал говорить, только я ничего не понял. Слова какие-то булькающие. И ко мне направляется — и руку тянет. Я испугался — жуть! Стал вроде бы как от него отстранятся: рукой отводить. А сам чувствую — меня рука не слушается. Пальцы на ней будто окаменели, и с них в ту сторону, где тьма возникла, какие-то искры, или даже будто молнии летят! Но почему-то невидимые. Но я это чувствовал! А этот — с железной короной совсем рядом уже! А остальное вы видели: тьма, замок какой-то древний появился… Холод, завывания…
— А чего ж ты руку-то обрат не разложил? Чего пальцы не распрямил? — досадливо спросил Любомысл. — Раз видел, что такая жуть началась! Не сообразил, что ли?
— Все я сообразил, Любомысл! — воскликнул Милован. — Говорю же вам: рука как каменная стала, и меня перестала слушаться! Знаете, такое во сне иногда бывает: бежишь, бежишь — а все на одном месте топчешься, и поделать ничего не можешь! Да все и было как во сне.
