— Не хочет волхв людской славы, — улыбнулся Велислав. — Ни к чему она ему. Хранибор ей хорошо цену знает. — И, помолчав, прибавил непонятные слова: — Ведь это его заслуга, что десять лет назад, когда дикари — бруктеры на Альтиду напали, наша кровь не пролилась. Прозвище Старой, что после той битвы мне люди дали, по праву волхву Хранибору должно принадлежать, не мне.
— Ой! Здорово! Расскажешь? — воскликнул Добромил. — Я о нашествие бруктеров только слышал, мал был. Такие истории знать надо.
Велислав и Прозор переглянулись. Дружинники вспомнили первое в их жизни сражение. Да и сражением, как таковым, это тяжело назвать: тогда над грубой силой победил разум. И все благодаря Хранибору. Тайна волхва — не тайна Велислава. Но княжича она касается напрямую…
— Обязательно расскажу, Добромил, но не сейчас. Вернемся в Виннету и там все узнаешь. Обещаю тебе. А теперь, давайте думать, как ночь поделим? Да, отроки, гляньте-ка, что там, в тех дальних сундуках? На моей памяти — в них зимняя одежа хранится.
Вскоре Борко и Милован выгребали из сундука теплые овчинные полушубки.
Порешили так: первую половину ночи на страже стоят Прозор и Милован, оставшуюся Велислав и Борко. Любомыслу и княжичу — начать сторожить, как только засветлеет.
— Кто на страже стоит, тому луки под рукой держать! — распорядился Велислав. — Если мало ли какое-нибудь сомненье появится, то сразу — серебром…
Стали располагаться: набросали на лавки найденные в сундуках овчинные полушубки. Этими же тулупами укрыли больных. В изголовье положили оружие.
Милован загасил половину светильников, чтоб понапрасну не жечь масло. Один светильник снял и поставил на стол. Помещение погрузилось в полумрак. Парень уселся напротив Прозора и подпер щеки руками, старательно тараща глаза и вслушиваясь в ночные шорохи. Но зря он таращился. Как задремал — Милован не заметил…
Смачно похрапывал Любомысл, у стены на лавке приглушенно стонал Борко. Наверно снилось плохое: давешний упырь и во сне преследовал молодого дружинника. Прозору не спалось. Воин в охране, охотник в засаде. Нельзя…
— Милован! — кто-то тряс парня за плечо, безжалостно прерывая блаженный сон. — Проснись! Да тихо ты!
Широкая ладонь плотно придавила губы, прерывая готовый вырваться возглас. Очумелый Милован с усилием разлепил веки, пытаясь отбиться от навалившейся напасти, но все тщетно… Одной рукой Прозор намертво зажал парню рот, другая же, тяжелым мельничным жерновом, придавливала к скамье. Милован чувствовал себя немощным старцем.
— Тихо! — снова прошипел Прозор. — Тихо! Вслушайся! — И чувствуя, что Милован пришел в себя: проснулся и перестал дергаться, освободил губы парня от жесткой как доска ладони и повел глазами на лавки с больными дружинниками. — Ты ничего не чуешь? Там что-то есть? Иль мне мерещиться?
Сонный, не прочухавшийся Милован вытаращил глаза и прислушался. Да, в самом деле там твориться что-то непонятное: слышиться легкий шелест; побрякивание то ли височных женских колец, то ли монист…
«Опять волшба, или как её назвал Любомысл — магия. Тьфу — будь она неладна! — напрягся Милован. — И зачем только эти письмена смотрели?»
Раздалось хихиканье. Смеялась женщина или ребенок. Совсем, как вечером, на отмели, когда злая сила опорожнила котел с ухой. Потом раздался клёкот и шелест кожистых крыльев.
— Что там? — шепнул Милован. — Что-нибудь видишь? Хихикает кто-то.
— Нет, только воздух колышется. Как марево в жару. Значит, не почудилось.
Крылья прошелестели над самой головой. Даже вроде бы теплом обдало. Незнакомый тонкий приторный запах защекотал ноздри. Потом раздался легкий стук от одной из заложенных дубовыми ставнями бойниц. Затем тихий испуганный возглас… Почти человеческий. Будто летучая невидимка неожиданно укололась или обожглась. Серебряная куна, висевшая над бойницей качнулась. Еще раз… Еще… Словно кто-то невидимый обжегся об неё и теперь дул, пытаясь остудить…
Милован подтянул лук. Стрела бесшумно легла на тетиву. Прозор придержал парня, положив на оружие ладонь, почти не разжимая губ, выдохнул: — Обожди! Кажись, я знаю, что там. Может, ошибаюсь… Надо ставни отворить — им выхода нет…
Кому надо отворить ставни — Милован не понял. Поднявшись, Прозор бесшумно, ступая как только он один и умел, прокрался к бойнице.
Так же тихонько сняв с нее качающуюся серебряную куну, он легко вынул тяжелую дубовую ставню, и будто хрупкую драгоценность опустил ее на пол. Потом, словно тень, отодвинулся и вжался в стену. Все это Прозор проделал быстро: будто вел привычную охоту. В проем потянуло прохладой.
Теперь шелест крыльев слышался в разных концах помещения: тихий, неприятный и загадочный. Казалось, в воздухе мечутся невидимые летучие мыши или сильный ветер треплет мокрые холсты. Язычки пламени в светильниках заколебались: над ними шелестели невидимые крылья…
Снова послышалось детское хихиканье, но уже вдали от людей, у открытой бойницы. Последовал неразборчивый женский возглас и снова зашелестели крылья. Милован чувствовал, как на его голове шевелятся волосы.
Из прочной кладки сыпались песчинки и мелкие камешки. Казалось, что в сводчатый проем протискивается что-то невидимое и грузное — нещадно обдирая о камни свое туловище. Потом приглушенное хлопанье крыльев донеслось снаружи. За бойницей послышался взвизг и хриплое карканье — вроде как зов.
Опять из кладки посыпались песчинки: за невидимой первой тварью наружу последовала вторая, потом третья… Неожиданно крыло коснулось головы Милована, разметав волосы. Потом парень замер, у него появилось ощущение, что кто-то неведомый и страшный его разглядывает: будто он маленькая птичка, а этот взгляд холодный и безжизненный — змеиный. Замерший Милован насчитал семь выползов, или выходов, или вылетов — происходящему просто не было названия — неведомых тварей… Ровно по числу занемогших дружинников.
— Что это, Прозор? Что ж это такое-то такое, а?! — Очумевший Милован смог разлепить ссохшиеся губы. Парень тяжело выдохнул, видя, что Прозор вновь водружает на места тяжелую ставни и завешивает ее серебряной куной. — Откуда это? Что за жуть? Ведь все заперто было! Везде серебро, чеснок висит!
Милован затряс головой, похоже, молодой дружинник сейчас зарыдает. Прозор положил на его плечо руку и сумрачно изрек:
— Это дочери Мораны: лихоманки-лихорадки. Другого объяснения я не знаю и у меня его нет. Да вставай ты — все закончилось. Не сиди сиднем — считай, что мы в засаде и враг мимо нас прошел. И был этот враг грозен и могуч, и биться с ним не следовало: потому что пока не знаем чем его можно одолеть. А вот узнаем — тогда другое дело. Давай лучше глянем, что там с нашими — живы ль еще? Оттуда все началось. — И великан направился к больным.
Прозор тронул каждому шею: щупал пальцами яремную жилу — бьется ли в ней кроветворный живчик. Потом, хмурясь, достал нож. По очереди, приложил каждому холодное лезвие к губам. Качнул головой: трое не дышит. Затем пощупал им грудь и серебряные обереги. Склонил голову…
