— Выходит, что так, — ответил вместо Любомысла неожиданно посерьезневший Прозор. — Насмехался… Чем-то ты ему не по нраву пришелся. Но ведь все же отпустил?
— Отпустил, — махнул рукой Борко, — иначе я бы рядом с вами не ехал. Интересно, чем же я лешему не глянулся?
— Эх, Борко, Борко… — с укоризной промолвил старик. — Вроде бы и взрослый, а думать так и не научился. Ну, скажи на милость, зачем ты вчера молодого кабанчика подстрелил? Ну съели мы его, вкусный… Но ведь ты мог догадаться, что в башне нас большие запасы питья и еды ждали! Что, захотелось свою охотничью удаль потешить? Потешил… Сделанного не вернешь — раз ты поросенка добыл, то он — твоя добыча. Но ведь кабанчик, которого ты убил, еще же ребенком был! Вот над этим — подумай. Раз сойдет, другой… А в наших вендских заповедях что сказано, помнишь? Не отнимай жизнь понапрасну! А тут? Выходит, ты понапрасну у ребенка жизнь отнял. Подрос бы он, в матерого кабана превратился, тогда — другое дело…
Любомысл окликнул Прозора:
— Как считаешь, я прав? Есть в моих словах немножко истины?
— Прав, Любомысл! Не сомневайся, — ответил дружинник. — И не немножко, а всю истину ты нам напомнил — не отнимай жизнь понапрасну! Так что, Борко, смотри! В другой раз леший тебя из лесу не выпустит, сгинешь — и знать не будем, справлять по тебе тризну, иль нет.
Борко печально задумался. Вместе с ним было о чем поразмыслить и Миловану. Молодцы — что греха таить? — любили покичиться своей охотничьей удалью. А тут вон как обернулось! Заповеди-то знали все, а вот оказалось, что исполнить их сложно. Поди-ка, догадайся, какого зверя или птицу можно добыть? И можно ли вообще, если есть другая еда? А про запас? Не все так просто, есть над чем пораскинуть умом.
Любомысл, озадачив молодых парней, продолжил рассказ. Только сейчас старик не причитал, как в начале, а говорил вполне серьезно:
— Ну, значит, княжич, — дело обстоит так. Леший — он обычно подпоясан красным кушаком. А вот левая пола его одежки запахнута за правую. Но не наоборот! — особо подчеркнул Любомысл. — Обувь у лешего всегда перепутана: правый лапоть на левую ногу обувает, а левый — на правую. Это когда он в простого, не знатного человека перекидывается. Глаза у лешего зеленые, как весенняя листва, и пучеглазые. И горят они у него, как угольки. Брови — густые, высокие. А, вспомнил, — он бороду носит. Так она у него длинная, и вроде бы как зеленью отдает. Волосы — косматые, нечесаные, ниже плеч спускаются — леший за ними вроде как не следит, не боится, что в лесной чащобе они за кусты цепляться будут. Правого уха у него вовсе нет, поэтому он волосами голое место прикрывает. А отличить его от человека, узнать его нечистое происхождение легко — стоит только посмотреть на него через правое ухо лошади, так сразу тебе ясно станет, что перед тобой — переодетый леший.
— Это кто ж на него через лошадиное ухо смотрел? — гукнув, снова встрял в рассказ Прозор. — Уж не ты ли, Любомысл?
— Прозор, я тебя прошу, — умоляюще сказал княжич, — не перебивай дядьку. Он так занятно рассказывает, я даже о жути, что ночью видел, забыл. Хорошо?
Дружинник смущенно кашлянул. Он так и не свыкся с мыслью, что оказался в охранном отряде молодого княжича и даже успел сдружиться с будущим властителем крепости Виннета. Ведь для него, простого парня из леса, все князья и другие важные люди казались недосягаемыми. А тут вон оно как! Молодой княжич — простой, чудесный мальчишка. В нем нет спеси, которую Прозор не раз наблюдал у других знатных людей.
В иных местах и городах, как давно понял венд, люди очень любят чваниться своим происхождением, а если его нет-то богатством. Можно подумать, что когда Род создавал людей, то сразу отделял знатных и богатых от незнатных и бедных. Чушь, все не так! А молодой княжич вон как вежливо просит, чуть ли не умоляет. И все из простого уважения к нему, простому лесному охотнику. Для немного тщеславного Прозора, хоть он и родился вендом, это было весьма приятно. Ну как не любить такого — даром что молодой князь!
— Не буду, не буду, княжич! Прости! — пробасил Прозор. — Не стану больше нашего любимца перебивать. Только спрашивать стану — если что не пойму. Продолжай, Любомысл…
Старик усмехнулся про себя: почти все что, мелькало в голове простого и незатейливого богатыря, он давно научился угадывать. Вспомнив, на чем остановился, продолжил:
— А в карты леший играть любит — страсть! Он их, как только румийские купцы к нам в Альтиду завезли, сразу же освоил. А ведь выдумали карты не так уж давно — не больше ста лет. Ну да у лешего время обучиться есть. Лучше с ним играть не садиться! Все равно проиграешь! — Любомысл помолчал, а потом каким-то задумчиво-скорбным голосом добавил:
— Довелось и мне с лешим как-то в карты сразится…
Любомысл умолк, но его последние слова заинтересовали вендов не ну шутку. В карты многие умели и любили играть. Развлеченье было еще хорошим, особенно, в тягучие зимние вечера. Прозор, позабыв про свои подначки, даже раскрыл от удивления рот. Милован и Борко подъехали ближе к старику, чтоб лучше слышать, не пропустить ни слова. И когда молчание затянулось, старший из дружинников не выдержал:
— Ну, продолжай же, Любомысл! Клянусь, такую занимательную историю ни разу не слышал! Даже если ты ее придумал, то все равно здорово! С лешим, да в карты? — Прозор был просто в восторге.
— Верите ли, — серьезно сказал Любомысл, — я, после того как сыграл с ним в карты, без единой монетки остался?! И как до дому в тот вечер добрался, не помню. Память начисто отшибло, будто и не было у меня в жизни этой игры! Только и помнится где-то глубоко, как я из корчмы вышел, как к дому направился. Вроде и досады на проигрыш не чувствовал. И все — дальше как отрезало!
— А может, ты лишку выпил, Любомысл? — спросил Милован. — Знаешь, иногда бывает, как только хмельного переберешь, так себя не помнишь.
Милован в своей недолгой жизни хорошо выпил хмельного всего лишь один раз — зато много. Это произошло, когда их с Борко посвятили в воины. Тогда, наутро, он еле разлепил глаза, ему было очень плохо, и парень смутно помнил, что происходило накануне. Но и этого единственного раза оказалось достаточно, чтобы он считал себя великим знатоком в вопросах пития. Но на его слова Любомысл лишь досадливо отмахнулся:
— Знаете, парни, я выпить могу и умею! По морям в молодости изрядно походил. В ваши годы такое успел повидать, что иному и не снилось! Да только вот насчет того, как выпить, я всегда осторожен. Сколько случаев видел: придет корабль после долгого плаванья, мореходы на берег спустятся — и прямиком в корчму. Деньгами сыплют без счета, отдыхают. Тут же вокруг них новоявленные друзья-приятели вертятся, любители дармовщинки. Денежки морякам помогают тратить. Одним словом, голь кабацкая тут как тут! Проспится иной мореход, а уже поздно — в кошеле ветер свистит! Хочешь не хочешь, а надо снова к какому-нибудь купцу на корабль наниматься и в долгое плаванье идти. А бывает и того хуже: с пьяных-то глаз обмокнет бедолага свой палец в чернила, или помогут окунуть, — все! Пиши пропало! Согласился мореход отплавать столько-то лет на кораблях, допустим, Аласунского Царства. Договор у аласунских купцов на руках. Сразу же несут пьяного горемыку на гребной корабль. Там заковывают в цепи, чтобы, когда проспится, не убежал. В море раскуют, а податься некуда — кругом вода. А коли упрямиться начнет, то под плеть. Вот и плавает бедолага несколько лет за бесплатно, веслами тяжелыми машет. Ведь в договоре-то указано, что такой-то такой моряк согласен отплавать на кораблях аласунского купца за маленькое жалованье, еду и одежду. И не сбежишь! Перед приходом в какой-нибудь город его на цепь сажают, чтоб не смылся. И еще повезет, если на гребные суда самого аласунского алафина не попадет. На них гребцы долго не живут. Сколько у меня дружков-приятелей так просто сгинуло из-за зелья проклятущего! Не счесть! Так что не бываю я пьяным, Милован. И вам, молодым советую не напиваться и себя всегда помнить. Иной раз это жизнь сохраняет.
