Любомысл, досадливо крякнув, с силой хлопнул по луке седла. Да так, что его спокойная лошадка даже вздрогнула и скосила не ездока влажный темный глаз. Обычно всадник вел себя спокойно, позволяя делать ей всё, что заблагорассудится, ну почти всё. Наверно каурая кобылка, глядя на идущих рядом жеребцов, с гордо восседавшими на них беспокойными молодыми всадниками, мысленно благодарила судьбу, что ей достался такой спокойный и рассудительный наездник. Что ж забеспокоило её хозяина? А старика обеспокоило вот что: а ведь верно — дело и вправду нечисто! Вестфолдинги провожают своих героев в Нижний Мир торжественно. Долго славословят и говорят напыщенные речи, вспоминая какие подвиги совершил при жизни викинг; как он ловко и бесстрашно крушил своим коротким мечом врагов и сколько их отправил на прокорм к страшной богине Хелль. Как ловко и сильно он греб тяжелыми веслами, ведя драккар ярла к победе. Боги должны знать, что к ним идет не простой вестфолдинг, а овеянный славой великий воин.
А что, разве берсерк Фритьоф в глазах викингов не был героем? Нет — он герой, да еще какой! Он был берсерком! А это много значит — не каждый может призвать на себя благословение предка — могучего Бера и принять его облик.
Так почему же викинги всю ночь молчали, будто воды в рот набрали? Будто вообще не собирались хоронить Фритьофа, даже закопав его в землю и насыпав над могилой небольшой курган.
Впрочем, Любомысл никогда не видел, чтоб вестфолдинги просто так зарывали своих мертвецов в землю или прибрежный песок. Нет, они их торжественно сжигали. Для этого рубили струг, клали в него покойника, рядом с ним раскладывали вещи, необходимые для путешествия по Нижнему Миру. В руках мертвец-воин, одетый в броню, что носил при жизни, должен был обязательно сжимать верный меч — мало ли от каких злобных духов придется отбиваться. Если была возможность, то около струга приносили в жертву несколько рабов. Даже простой и небогатый викинг знал, что после того как он уйдет из этого мира, его будет кому сопровождать и обслуживать. После того, как все было слажено по обычаю, струг сжигали. Если хоронили на земле, то над сгоревшими останками насыпали большой курган. Но лучше всего — так это пустить горящий струг по воде. Чтобы викинга сразу приняли и огонь, и вода, и воздух.
Так что рассказ Прозора о том, что в зимовье всю ночь пролежал не погребенный берсерк, представлялся известием о жутковатой тайне. В самом деле — ведь викинги даже не заикнулись о мертвеце, будто это был не их товарищ, а пустая вещь — раб. О рабе можно было бы и не вспоминать: их много, они рабочий скот, и добыть их для викингов не составляло труда.
— Мда-а!.. Точно несуразица! — воскликнул Любомысл. — И не сожгли, и в землю не зарыли, и ни словом не обмолвились! Как же так? Ведь Фритьоф в Валгаллу не попадет! Ай-я-яй! Вот так Витольд! Вот так его дружина! Это что же они удумали?! Не иначе каверзу какую-то готовят? Ведь неприкаянный покойник — он же их товарищ, он же…
Старик не находил слов от возмущения. Где ж такое видано? Сколько лет он прожил бок о бок с вестфолдингами, делил с ними неизбежные морские тяготы, бился плечом к плечу на узкой, скользкой палубе драккара, и вот… Весь уклад боевого братства рушился на глазах Любомысла. На старого венда было жалко смотреть. Старик недоуменно обводил беспокойным тоскливым взглядом спутников. Губы его беззвучно шептали: — Как же так? Зачем?..
В глазах Прозора сверкнули зеленые искры. Правая рука легла на меч, пальцы, хрустнув, собрались один к одному — окаменев от напряжения. Дружинник, вскинув голову, резко выдохнул.
— Не знаю. На месте князя Молнезара я бы давно с Витольдом расстался. Мало того, что зверь-зверем: нет, чтобы просто поединщика убить, честь по чести — без затей, на части не кромсая, так он вон что делает, со своими воинами как поступает! Да и они, наверно под стать ему: каков хозяин — таков и слуга. Или я не прав, други?
— Прав, прав, — сказал Любомысл. — В Вестфолде жестокие нравы, не чета нашим. Там человека убить, что плюнуть. Но и то, о таком я не слышал: чтобы своего убитого товарища как мусор в кладовку бросить, позабыть, в Нижний Мир не проводить?! Нет, такого средь викингов не было. Не думал я, что на старости лет сподоблюсь этакое непотребство узнать. Недаром Витольд жалился, что его фьорд мятежный ярл Льот Чернобородый разорил. Значит, было за что. Я теперь даже сомневаюсь — правду ли Витольд говорил, когда на службу просился? Эх, вызнать бы получше, как на самом деле все происходило! Да где там. Мир велик, а до Вестфолда далеко. Был бы моложе…
Любомысл замолчал, ожидая, что Прозор подхватит невысказанную мысль и произнесет ее вслух. Смахнул со лба неожиданно выступивший липкий пот. Отчего-то стало жарко. Утро выдалось теплое, и судя по всему, днем солнце пригреет так, что лесной кров станет слабой защитой. А они в железах парятся. Зачем? Не разоблачится ли? Легче ехать будет.
— А не снять ли нам брони, Прозор? Опасности вроде бы нет, битв не предвидится. Чего на себе лишнюю тяжесть таскать?
Прозор, очнувшись от тягостной думы, разжал руку и задумчиво оглядел спутников. Мысленно представил, что бы сделал Велислав на его месте. Разоблачаться или нет? Вроде б спутники не изнурены, несмотря на выпавшие на их долю передряги. Только обычно румяный Борко бледен. Глаза, прежде живые и радостные, не светятся задорным огоньком. Впали, под ними обозначились темные круги. Тяжело парню, хотя руку ему Прозор вправил умеючи. Впрочем, и это пройдет.
«В самом деле, отчего б не снять лишнее? Любомысл дело говорит». Прозор как всегда неожиданно и с ходу принял решение. Подал пример, расстегнув у горла стягивающую плащ бляшку. Бережливо скатав черную плотную материю, из которой была сделана краса и гордость охранного отряда маленького княжича, сунул плащ в чересседельную суму. На ходу раздеваться оказалось неудобно.
— Привал, други! — Прозор соскочил с коня. — Снимем лишнее и переоденемся. Нечего тела в железах томить. Мы в лесу, а не на войне. Это в бою бронь нужна, а в лесу — ловкость, проворство и бесшумность. Спаримся только и дух от нас попрет! Все зверье окрест распугаем. А так нельзя: мы ж не только дружинники — мы по рождению охотники. Тело надо в чистоте держать. Заодно и раны твои осмотрим, — подмигнув Борко, засмеялся богатырь.
Он стянул пудовую кольчатую броню. Повел носом, да — запашок изрядный. Прямо с ног сшибает. Ополоснуться бы, а то на весь лес воняют. Они ж не хищники какие-нибудь, которым в лесу достойного соперника нет. Хотя даже хищные звери порой нарочно на земле валяются и по траве катаются, чтоб землей и лесом пропахнуть. А они тоже как хищные звери, тоже охотники. Венды. Нельзя, чтобы добыча их издали чуяла.
Спутники с удовольствием последовали примеру Прозора, с наслаждением стянув кольчуги, и поддетые под них плотные, чтоб железо не натирало тело, сваленные из шерсти рубахи. Легкий ветерок опахнул натруженные потные тела. Любомысл и Прозор славно удумали! Железная рубаха хороша в бою, но не на званом пиру, а уж тем более не в лесу. Ночью, когда их осаждала нежить, но не люди, кольчатая бронь еще как-то была оправдана. Она не только защитила от нападения, она давала поддержку богов. Каждый воин, одевая искусно выделанную, сплетенную из тысяч колец, кольчугу чувствовал, что за ним стоит тень громовержца Перуна — покровителя воев.
