ГЛАВА 22
Под железным бортом бухала желтая вода, и время от времени веер брызг обдавал палубу. Китайчонок водил ребятишек Дуни на палубу, показывал вентиляторы, рубку с дымившейся трубой, их окатило водой. Стекла рубки обливались, словно на них плескали непрерывно из ведер. Дети ушли.
В рубку вошел капитан и, приподнявшись на цыпочки и прищелкнув пальцами, сказал с восторгом:
— Какая красавица с нами едет!
Капитан из забайкальских казаков, ростом невысок. Усы и борода плохо растут, клочья густой черни торчат под скулами.
Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.
Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.
На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.
Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.
— Как переносите качку? — спросил у Дуни.
— Мы привычны! — вежливо ответила Дуня.
— Пароход наш морской, ходим к Сахалину на промысла морской капусты. Бывали в Японии. Ведь это только говорят, мол, Япония. А на пароходе близко. Как отсюда до Николаевска. От Сахалина до их порта… Грузим капусту, идем во Владивосток и, если шторм, зайдем к японцам… Какой ты беленький! Смотри, тебя сороки украдут! — сказал он Павке. — Видите какая качка. Иван Карпыч у нас сам у руля сегодня. Он как вам приходится?
— Дяденька мой! — ответила Дуня.
«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! — подумал механик. — Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»
Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.
— Ну как, видал? — спросил его помощник.
— Видал.
— Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…
В рубку заглянула Дуняша.
— Здравствуйте! — сказала она.
Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.
— Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, — ответил Иван.
Мальчик тер глаза.
— Уведи его, да побаюкай, — сказал Иван рулевому, — видишь, как его укачало. Посиди с ним.
Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.
— Ты что грустна? — спросил Иван.
Дуня не ответила.
— Уходи ко мне от мужа, — сказал он.
— А разве так можно?
— А разве ты не видела, как на прииске люди живут?
— То на прииске!
— И всюду так. Теперь все можно…
— Нет, — ответила Дуня. — Нельзя.
— Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…
— Нет.
Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется — и словно отдыхает.
— Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход — и во Владивосток… А оттуда…
Она молчала.
— Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.
— Поворачивай! — вдруг сказала она улыбаясь.
Иван стал перекладывать штурвал так старательно, словно он доставал воду из колодца. Волна рухнула в борт, рубка накренилась. Пароход обошел большой полукруг, Иван подал какую-то команду механику. Паровая машина заработала тяжелей, постепенно ход выравнивался. Опять застучало внизу веселей.
— Ты знаешь, я тебя всегда любил. С ранних лет.
Дуня подняла голову и смотрела куда-то далеко-далеко, поверх всего, островов и гор…
А Иван чувствовал, что его начинает бить дрожь и охватывает страх от небывалой робости.
Пароход на самом деле шел в другую сторону. Голубой огонь метнулся из ее глаз.
— А теперь… — сказала она, улыбаясь и ласково и печально, и положила свою руку в кольцах на его волосатую лапу на штурвале, — поиграли, и хватит… Давай обратно!
Иван крепко держал руль.
— Пусти, — сказала она и, ласково овладев его пальцами, отвела руки Ивана от штурвала и оттолкнула его.
Она сама встала к штурвалу, умело стала разворачивать судно и засмеялась. Подобрала юбки и как провалилась в люк.
Вошел капитан, а снизу, оттуда, где исчезла Дуня, появился рулевой.
«Паря, Дунька! — подумал Иван. — Осрамила меня перед всей командой! Хотя, кто что знает! Я учил, показывал, хвастался… Всем известно, что хозяин-промышленник, значит, купец, то есть самодур! Так показывают нас в театре, так знают все люди!»
Холодный ветер у Тамбовки в устье Горюна стал еще сильней. Под вечер пароход бросил якорь. Перекинули трап на берег. Китайчонок, посадив на спину Павку, запрыгал на холодном ветру по палубе, а потом, осторожно ступая разутыми ногами, пошел вниз по мокрому трапу.
— Это че же! Не мой ли внук? — воскликнул Спирька.
— Тятя! — обрадовалась Дуня.
— Иван! Эй, Иван! — крикнул Сильвестр.
— Ты заезжай к нам. Погости! — звал Родион Шишкин.
— Нет, некогда. Пароход ждут внизу.
— Отправь пароход. А сам оставайся, — сказал Родион.
Иван увидел, что к трапу сбежались женщины и девушки. Они обнимали Дуняшу.
Она повернула голову и посмотрела на Ивана, словно что-то хотела сказать ему своим долгим взглядом.
— А водка есть? — спросил Иван.
— Когда у приискателей водки не было!
— А вы давно оттуда?
— Да кто когда!
— Я только что! — сказал Родион. — Иди, друг!
— Что там? Кого еще убили?
— Никого больше… Да ты, чудак, сойди, погости у нас…
— Да лучше вы ко мне…
Мужики охотно пошли на судно.
— Это можно.
Поваренок расставил в салоне рюмки, закуску и графин с водкой.
— Слушай, ну зачем мы тут в клетке с тобой будем сидеть. Это же срам, пить из рюмок. Стыдно. И выйти нельзя. Живот схватит, и не втиснешься в этот ватер… Пойдем, слушай, ко мне, — говорил Родион пропустив несколько рюмок.
