— В артели, наверно, был. Только как же он в атаманах оказался? Он ведь смирный, его, может, запутали? Вот Мастер и мещане из Благовещенска, они все кричали, что надо выбрать его.
— Так Кузнецов не был главой?
Тимоха вытаращил глаза и стал заикаться.
— Значит, ты был?
— Я неграмотный…
— А Камбала? Говорят, что он в родственных отношениях с Кузнецовым? Не была ли одна шайка?
— Даже и не слыхал. Был бы свой, они вместе мыли бы, как сыновья с отцом. А Камбала мыл с китайцами.
— Может, он сам китаец?
— Не-ет… Он просто смуглявый такой, вот его прозвали «Камбала».
— Так Камбала он не по паспорту?
— Право слово, мы паспорта не смотрели, это мы не знаем. Паспорта дома в порядке сохраняем. Как честь свою.
— У нас значится скрывшимся с каторги Сысой Камбалин. Может быть, он это?
— Скорей всего! — со вздохом облегчения отвечал Силин.
— А он по-китайски не говорит?
— Да маленько мог. Как все!
— Понимали его китайцы?
— Как же! Он с бамбуком ходил всегда, как хлестанет по икрам, по щиколоткам ли, — и сразу не хочешь, да поймешь. Убили его, наверно, не зря.
— Думаешь, убили солдаты?
— Нет, его свои все хотели убить. Может, его и ухлопали.
— Почему же считалось, что два года был головой Кузнецов, а в прошлом году он дома оказался, есть свидетельство очевидцев. И нынче его не было на прииске? Может быть, он сбежал, бросил всех вас и скрылся? Или он тайно руководил?
— Нет, он товарищей никогда не выдавал. Да при нем бы и не застали бы нас. Он бы эти амбары сжег, а бревна раскатали бы. А наша пограничная охрана стала пить и Камбалу не слушались.
Оломов все более убеждался, что пленный президент хитрый преступник и что о нем придется запросить Оханское уездное и волостное начальство.
«Узнать бы, почему он ушел со старых мест, кто заразил его здесь такой вредной агитацией?»
— А где Голованов?
— Нет его. Он тихонько исчез.
— Он не заодно с часовщиками?
— Нет. Тот часами торговал. Первый год ржавые привез. Его чуть не убили. А Голованов без вреда жил.
— У вас был суд?
— Нет, не было.
— А как же человека повесили?
— Разве было?
— Того, который вырезал семью.
— Ну этого нельзя щадить!
— Я тебя и не виню. Мы не можем действовать в таких случаях по закону. Мы считаем, что это не преступление, а возмездие за совершенное преступление, по приговору артели, там, куда представитель власти не может быть доставлен. Мы в таких случаях утверждаем справедливые решения выборной власти.
— Так, может, меня ослобоните?
— Нет, тебя будет судить суд.
Послышался гудок.
Оломов поглядел в окно. Судно вышло на Амур.
— А демократ с бородой, верно, ушел по следу Бакунина, — сказал Оломов, когда Силина увели.
— То есть на иностранном судне, вы хотите сказать? Нет, у меня невозможен такой побег. — Я повторяю: такой побег не-воз-мо-жен!..
— Он из-за этого и на прииске жил, чтобы бежать в Америку. Два года мыл… И не удержался, начал проповедовать анархизм… Если бы не эта проповедь, то и прииск бы, может, еще просуществовал годы.
Телятев терпеливо сносил град упреков и делал вид, что не понимает их сути.
— Он мыл на Силинской стороне, под покровительством этого президента! Вот за одно это Силина надо на Сахалин, в каторгу. Так бы мы и удивлялись, куда же, мол. идет импорт! И у казны закупки все те же.
Телятев подвинулся на стуле, словно что-то ему мешало и он хотел устроиться поудобней.
— Они теперь слыхали про одну идею.
— Пока не надо упоминать об этом, — посоветовал Оломов. Теперь он заерзал на стуле.
— Да, опасный преступник, ловкий очень! — подтвердил Телятев.
— На Амур вышли. Прикажите спустить шлюпку, и если Мастер еще в Утесе, то надо найти и задержать. Он далеко не ушел, наверно ждет парохода на пристани. А если уехал, то надо телеграфировать в Хабаровку, чтобы сняли его с парохода.
Судно сбавило ход. Со шлюпбалок спустили шлюпку.
Оломов выпил водки и пошел в каюту к арестованному президенту. Тимоха, было улегшийся после допроса, вскочил с полки.
— Так ты вел агитацию, оказывается? — сказал Оломов. — Царя убивать, всех бунтовать и все взять самим? Революции хотел! Ре-во-люция тебе?
— У нас молебны о здоровье его величества государя императора служили, был порядок, — прижимаясь к переборке, забормотал Тимоха. — Сами же вы у нас эту революцию на прииске произвели! Власть свергли!
Оломов мазнул его по щеке и вышел. Он молча и мрачно прошел по палубе и по корме, мимо Ильи и Сашки.
Телятев тоже заглянул в каюту президента.
— Все было бы хорошо, если черт не попутал бы политику! — сказал он. — А это все… глупости. Как будто мы не знали, что бывают выборные старосты.
— А знали?
— Все знали. Только хотели, чтобы вы разведку произвели как следует. И передать все капиталу.
Тимохе хотелось бы спросить: а как же вы сами-то? Тоже ведь пользовались?
Но он постеснялся, не желая обидеть человека. И только смотрел на Телятева так, что тот все прочел в его глазах.
— А если в тюрьму? — спросил Илья.
— А че в тюрьму? Надо — и в тюрьму пойдем. Терпения, что ли, нет?
Солдат сидел, слушал и, казалось, ничего не понимал.
— Тебя найдут…
— Пусть найдут. Я дома побуду хоть немного. А потом — не жалко!
Пароход опять вошел в острова.
— Илья, не убегай, — тихо твердил Сашка. — Не надо. В городе тебя освободят. Там Федор. Егор поправится — приедет хлопотать. Иван Карпыч там есть. Васька сказал — дракой помогать нельзя. Там Иван сильней всех. Сильней Корфа. На речке золота на миллион. Он все сделает.
— Я не хочу в тюрьму! — отвечал Илья.
— А че тюрьма? Че тюрьма? Терпения нету? Страшно, что ль?
— Нет, в тюрьму не хочу. Я вырос на телеге, в Сибири… — дрогнувшим голосом ответил Илья.
— Ты не виноват, тебя отпустят.
— Паспорта нет. Я убегу, и все! Я домой хочу. Лучше пусть убьют!
Илья огляделся. Сизая гряда ветельника на обрыве подплывала по солнечной реке к пароходу, Илья встал.
— Мне ее так жалко, — молвил он, все еще оглядывая даль. Слабости его, кажется, как не бывало. Илья расправил плечи. Он опять выглядел орлом.
