Василий вскочил, подбежал босой, спросонья не разобрав, что случилось.
— Что с тобой? — спросил он жену.
— Не трогай! — закричала Катька. — Убью топором! Я всех вас покрошу! — кричала она и в страхе прижималась к Наталье, стараясь спрятаться к ней под одеяло с головой.
— Ты ее не тронь! — прикрикнула на сына мать и закашлялась.
Катя стихла. Через некоторое время она сказала:
— Мама, зачем вы его так… — она поплакала, заслезив Наталье грудь рубахи, и уснула.
Утром Василий сказал Татьяне:
— Я привез его вещи… Иди отнеси Дуне.
— А че же сам? — спросила Таня.
Васька не знал, что сказать.
— Иди, гляди ей в глаза, — сказала Катя. — Вот так! Теперь уж не стыдно!
— Вместе пойдем, — сказала Татьяна. — Страшно, брат! Она тревожится. Тут пароход приходил, и нам сказали, что кого-то убили полицейские… А из Тамбовки приехала она такая повеселевшая, свеженькая, как грибок.
Вася и Татьяна зашли в дом молодых Бормотовых. Дуня разливала горячее молоко детям, усевшимся за стол. Она не видела мешка в руках Василия. Ей не хотелось смотреть на него.
Василий заметил, что она посвежела лицом и стала тонкой и гибкой, как в девичестве. Но показалась она Васе невеселой.
— Вот его вещи! — сказал Василий.
Дуня схватилась за голову и глянула на Ваську, выкатив глаза, лицо ее перекосило в таком ужасе, словно на нее навели дуло, и она пятилась, ожидая выстрела.
Дети расплескали молоко. Старший кинулся, к матери и со злом оттолкнул Василия.
— Не трогай маму!
— Уходи, Василий! — сказала Таня, видя, что зря привела его.
Дуня вдруг утихла, словно что-то вспомнив. Она закрыла глаза кулаками, потом чуть слышно молвила:
— Это я его убила…
Она встала, развязала мешок, достала пиджак Ильи, сморщенный и измытый в воде и высушенный товарищами на солнце, увидела навитые на пуговице свои волосы. Горько скривилась и села, повесив голову.
Таня молча обняла ее…
* * *
Отец Алексей отслужил панихиду по Илье. В церковь съехались крестьяне и гольды со всех окрестных селений.
Дуня с детьми стояла сумрачная и замкнутая. Проблеском серебра сверкали ее пышные волосы. «Раненько бы!» — подумал Егор.
— Ты не знаешь, где Бердышов? — спросил Егор на другой день, зайдя к ней в избу.
— Не знаю, — ответила Дуня. Она обняла детей за плечи и, помолчав, добавила сухо: — Наверное, в городе…
* * *
Егор, начавший было ходить, в эти дни опять слег. Он был слаб и не мог поехать в город.
Василий послал телеграммы Бердышову и Барабанову, получил от них ответы и решил ехать в город сам, распутывать все дела, постараться выручить людей, а если придется, то и отвечать за себя и за отца. Егор соглашался.
— Надо ехать! — сказал он сыну.
— Поеду к богачам! — ответил Василий. — К тем, ради кого мы убивали друг друга и сходим с ума!
— Ты рос у него на руках! — сказала мать. — Он тебя не выдаст. Поезжай, выручи людей и отца, раз он сам не может. Да он и не схитрит, а ты уж уловчись, пособи отцу с матерью. Видишь, мы теперь…
— Я выздоровлю и приеду на суд, — сказал Егор. — Дело мое, я открыл и я отвечу.
— Что ты, отец! — возразил Вася. — Перед кем ты будешь говорить? Перед Телятевым? Перед Оломовым? И где! В каторжном, пропойном, развалившемся Николаевске, который только один ты еще поддержал на год-два!
— Послушай, Василий! Я — отец. И я строго тебе говорю: скажи Ивану в городе, что я отвечу сам. Скажи это и Телятеву, и Барсукову. Я вот поправлюсь и сам пойду в тюрьму.
— Я скажу… Но зря это. Там глухо, пьяно. Пусто. И начинать подвиги надо не здесь.
— А Иван хочет начинать дело здесь.
— Для него тут есть золото.
«Что же ты хочешь, чтобы за меня судили мальчишек-студентов или безграмотных моих товарищей? Пусть, сын, никто об этом не узнает в пьяном городе. Но ты узнаешь, какой у тебя был отец. И я буду знать себя. Это ведь не обязательно прокричать народу. Человек живет только раз и сам себе должен ответить» — так думал Егор.
Васька понурился, сбитый с толку. Отец не хотел, видно, идти на врага в обход и хитростью, как теперь было принято. Васька почувствовал себя низким по сравнению с ним.
— А если никого не тронут и всех отпустят, тогда и я не приеду, — сказал Егор.
У Васьки отлегло на душе. Оказывается, отец не без головы со своей честностью.
Наталья стряпала пироги.
Катя старалась помогать ей и рассказывала, волнуясь, бесконечные истории о разных приключениях на приисках, вновь как бы переживая все и торопясь так, что язык ее иногда заплетался.
Наталья услышала, что на прииске после ухода отряда остались полицейские, с гиляком, которого имя не вспомнишь. Видя, что никого нет, они поснимали форму и стали тоже мыть золото. А Родион Шишкин, не зная, что стряслось и что всех разогнали, вдруг заявился, вернулся с тамбовцами на прииск. Полицейские не пускали их, хотели задержать. К ним к тому времени приехал урядник Попов и тоже мыл.
Тамбовцы решили, что вместо Гаврюшки поставили каких-то самозванцев и что те хотят с них содрать и поэтому не пускают. Родион и его товарищи стали ломиться силой.
Дело кончилось дракой. Полицейских избили прежде, чем все разъяснилось.
— Арестовать-то уж никого они не могли. Сами хищники оказались, попалась полиция. Так и мыл Родион с ними рядом. Да мы когда поехали домой, то и тамбовцы подались с нами… Побоялись без Василь Егорыча оставаться. Все же полицейские могли их перебить… Так мы и шли. Студент говорил, мол, свободные люди, идем вольным отрядом. А Родион Шишкин сказал: «Какой же свободный, когда ото всех прячемся!»
Алешка сидел за столом и старательно переписывал из книжки в тетрадь.
— А где же вы такие кофты и платки купили? — спросила Наталья.
— Все привезли. Это какие-то моды заведены. Да и своя портниха была. И я уже рюшки делать научилась. Эту без полей шляпку в сборку могу сама сделать, это нехитро. Портниха говорила, стриженым такие хорошо носить.
— Бог ты мой! Стриженым!
— Да. Говорила, блондинкам идет очень этот цвет! Приискателки кофт пошили со стоячими воротниками. Шляпки носили вместо платков. Другая с кайлой идет в шляпке, стриженная как парень, молодка. А это девка!
В открытую дверь слышно было, как на крыльцо Ксенька спросила Студента:
— И куда же ты решил?
— К родным в Благовещенск.
— Опять, как малое дите, на чужие хлеба!
