Барсуков решил, что на этот раз он не уступит. «Придется и мне, как Егору, к барону вернуться за рукавицами. Либо Кузнецов и вообще все уральские и тамбовские, независимо от того, слушали они проповеди на прииске или нет, а только по показателям их хозяйств, по коровам, по зерну, картошке, по шкурам зверей, а не по досье… Либо я ухожу! Уезжаю! Довольно! Поеду доживать век свой на родине, на берегах Байкала!»
ГЛАВА 27
Однажды зимой в Уральском остановился обоз. Время шло к весне, погода была ветреная. Несло сухой, крупчатый снег. Люди намерзлись.
В почтовой избе, которая стояла поодаль от селения, набилось полно народа.
Единственную комнату для проезжающих уступили женщинам. В ямщицкой также многим не досталось места. В сумерках ямщики пошли в селение искать пристанище у знакомых, а за ними побрели двое пассажиров проезжающих, оба в меховых шинелях и тяжелых ямщицких дохах.
Остальные пассажиры тоже потянулись по селению.
— В этой деревне, говорят, злые все, не пускают к себе ночевать? — спросил проезжающий в бобровой шапке.
Ему не ответили. Двое молодых офицеров, оба в меховых шинелях и ямщицких дохах, постучались в какой-то дом, зашли в другой, в третий. В самом деле, никто не соглашался пустить их на ночлег.
— Вот идите еще вон в тот высокий дом, — сказал долговязый ямщик в ватной куртке. Он оставил доху на станке и ходил с кнутом, похлопывая себя кнутовищем по валенку.
Из ворот большого дома вышла Авдотья Бормотова. Рядом с ней шел высокий паренек. Молодые люди приостановились:
— Не вы ли хозяйка этого дома?
— Я хозяйка. Здравствуйте!
— Какой милый малыш!
— Хозяйка, можно ли у вас переночевать?
— Я не пускаю! — ответила Дуня. — У меня у самой полна изба.
— Такая большая изба, а нам негде переночевать. Хозяйка, мы заплатим хорошо… Нам некуда деваться.
— Сказано вам, что нет! — погрубей ответил Сенька, взял мать за рукав, и они пошли вместе к светящемуся за сугробами огоньку в чьем-то большом доме.
— Вот положение! Да что это за люди!
— Наверное, кержаки! Боятся, что опоганим их посуду.
— Верно советовали нам, в Уральское не заезжать.
Молодые люди пошли обратно. Толпа ямщиков стояла около старого бердышовского зимовья, разговаривая с Савоськой.
— Может быть, здесь можно? — с немецким акцентом спросил проезжающий в тулупе и валенках.
— Нельзя, — ответил Савоська. — Идите к старосте.
— А где он?
— Вот в соседнем доме.
Толпа подошла к дому старосты. Вышел Николай Пак с кокардой на шапке.
— Что вам?
— Ты староста? — подступил к нему человек в бобровой шапке.
— Да, мы староста. А ты кто?
— Мы — проезжающие.
— Ступайте в избу для проезжающих.
— Там полно без нас.
У Пака высокая грудь колесом. Он в незастегнутом полушубке и в рубахе. Его широкие челюсти стиснуты, словно он ухватил зубами кусок мяса и держит его. Он спросил сквозь зубы:
— А у Авдотьи Бормотовой были?
— Были. Она гонит.
— Да, верно! Она гонит, — процедил Пак и, кажется, усмехнулся. Он надвинул на лоб шапку с кокардой и стал тереть ладонью стриженый затылок, словно старался его нагреть. — А у Кузнецовых были?
— Были. У них дедушка помирает…
— Да, верно. Дедушка заболел!
— А у тебя?
— У меня ребятишки.
— Сколько же? Не полна же изба?
— Полна.
— Ну, куда же нам? Устрой куда-нибудь. Мы согласны куда угодно.
— Ищите сами! — ответил Пак. — У меня нет.
Он куда-то пошел. Толпа, которой некуда было деваться, побрела за ним. Некоторые возмущались. Пак шел на ветер не застегнувшись, как пьяный рыбак в море.
Снег волнами бушевал вокруг него. Людям казалось, что метель разбивается о его высокую грудь и что идти за ним теплей.
Пак заглянул в зимовье Савоськи и спросил о чем-то на неизвестном языке.
— Мы его угостим! — сказал кто-то из толпы. — Как следует. Заплатим.
— Не надо ваше угощение! Я сам вас угощу! — сказал Савоська.
— Что же ты сразу не согласился, погнал нас по всей деревне, нам лучше и не надо, — сказал офицер.
— Я думал, может, где лучше найдется место, — ответил Савоська.
— Идите сюда! — крикнул военный в шинели своему отставшему товарищу. — Когда негде ночевать, то не до гигиены! И не до соблюдения правил вежливости! Пойдем, что же делать!
— Че тебе, спать негде? — спросил подошедшего Савоська.
— Да-а…
— Вот старое зимовье, никто не живет. Печку затопили, будет тепло.
— Отлично! Чего же лучше!
— Иди! — хлопнул Савоська по плечу барина в бобровой шапке. Савоська был нарочито груб и с удовольствием наблюдал, как эти сытые господа и барчата морщатся от неудовольствия, но все сносят.
Ямщики засмеялись и все вместе повалили в зимовье. Савоська зажег лампу.
Для проезжающих отвели места на нарах, а ямщики укладывали свою теплую одежду на полу. В зимовье было чисто, под потолком висели связки сушеных чебаков, несколько пластин юколы отличной, какие-то шкурки и пахло травой.
— Да тут отлично!
— Гут! — сказал немец.
На столе появилась водка, соленые огурцы и хлеб. Стали пить. С дороги всем было в охотку такое угощение. Савоська достал из-под потолка огромную пластину юколы и живо нарезал.
— Всегда тут у меня останавливаются! — сказал он, кивая на ямщиков.
— Неужели у вас нет приятелей в деревне? — обращаясь к ним же, спросил, снимая свою бобровую шапку, высокий петербуржец. — Ведь вы же все здешние?
— Как нет приятелей. Есть!
— Странная деревня. А что же вы сразу сюда не позвали?
На это никто из ямщиков не стал отвечать. Они рассуждали, как сам хозяин: приведи вас сюда сразу, вы бы нос отворотили. Мол, ни ужина горячего, ни горячей воды. А вот теперь походили по деревне и довольны. А то кричали бы: смеетесь над нами, подлецы!
— Ты что же, старик, здесь живешь? — спросил благовещенский торгаш.
— На этом зимовье? — нарочито ломая язык, переспросил Савоська.
— Да.
— Нет, у меня маленький дом есть. Я там живу.
Попивали водку. В зимовье стало жарко. Все разделись и стали укладываться. Кто-то из ямщиков уже сладко храпел. Савоська подвыпил и сказал благовещенцу, крепко взяв его за пуговицу:
