— Нет, есть!
— Нету.
— Послушай меня вовремя, Илья, у тебя руки золотые… Пока не поздно…
Илья испуганно посмотрел на жену. Потом хмыкнул добродушно и вскинул голову.
Она опять заговорила, а он в знак согласия кивал, нажимая шилом на толстую кожу.
Как-то страшно было бы уйти с женой из дома. Илья привык во всем слушаться, работать на отца и на дядю и не представлял, как же они останутся.
Сам он жил в такой чистоте и в такой заботе, какая ему и не снилась прежде. Он помнил бедное, голодное детство, тяжелые первые годы, когда их семье пришлось тяжелей всех.
Все Бормотовы — честные работники, кроме работы, ничего не знали, жили как все, других не опережали и не обидели еще никого. Если отец и бил кого, то только своих.
«Но вот, к примеру, отец и дядя чего-то задумают, а меня нет! Или мать… А Дуняши нет!»
Илья даже не смог удержаться и ухмыльнулся.
Дуня встала и ушла, аккуратно притворив дверь. Она тихо прошла под окнами по огороду.
«Конечно, старики — дурные! — полагал Илья. — Мать часто ворчит, но что ее слушать!» Илье и самому надоела ругань и строгости. Но он, бывало, уедет ямщиком, а потом, сменившись, останется где-нибудь на почтовом станке. Соберутся товарищи, купят у китайца ханьшина.
Пахом и Тереха не запрещали Илье гулять, даже словно бы довольны бывали, когда он возвращался нетрезвый. Только редко случалось это.
Илья полагал, что, конечно, жена права, со временем само как-нибудь, наверно, решится…
А хорошие ремни получились! Не хуже городских!
— Эй, Илья! — крикнул сын торговца Санка Барабанов. — Я гонца поймал!
— Гонца! — Илья вскочил как ошпаренный и выскочил наружу.
— Да, скоро кета пойдет.
— Я как раз управился. Невода свяжем?
— Свяжем, — расплылась широкая Санкина рожа.
Ночью звезды Оринку вышли в зенит. По всем признакам, кета на подходе. Но еще пройдет неделя, прежде чем начнется ход.
… К Уральскому подходил пароход. Сеял дождь. Увидя с палубы свою убранную пашню, Тимоха притих и почувствовал себя бесконечно бедным. Горькая доля снова ждала его, как будто он вернулся не в деревню на Амуре, а в старое село в Расее, где был крепостным.
Он вышел на берег, стараясь казаться пьяным, чтобы не так было стыдно. Встречала его вся деревня.
— Гляди-ка, ты на пароходе стал ездить! — сказал веселый и толстощекий Санка Барабанов.
— А что я, хуже тебя?
И этот пароход брал дрова.
— Зачем ты врешь? Когда ты успел? — спрашивал Пахом Бормотов.
— Я быстро прошел. Я же сноровку имею, по золоту опыт, и давно набил руку. Старание…
— Откуда же твое старание? — спросил Федор Барабанов.
— Я был на речке, где Егор мыл. Открыл речку другую, свой прииск, а потом спустился на Егорову речку. Меня на тех перекатах чуть не убило, как Егора… Трепало… Да… Мы с ним открыли…
— Верно, верно! Там другие речки тоже с содержанием! — подтвердил Егор.
«Зачем отец поддакивает?» — подумал Василий.
— Силин в городских сапогах приехал! — подсмеивались бабы.
Мужики плотно обступили Тимоху. Оп хотел идти домой, но Илья удержал его.
— Нашел? Намыл?
Никто, кажется, не верил рассказам Силина.
Илья Бормотов насмешливо смотрел с высоты своего роста на вернувшегося соседа. Тимошке пришлось подбородок подымать.
Илья затрясся от смеха.
— Не веришь, спроси у Егора. Он там был! — сказал Тимоха. — На том же перекате, что и его, меня чуть не убило.
— Покажи хоть!
У Егора не решались так требовать, а к бедняку Тимохе чуть не лезли за пазуху.
— Показать! А ежели ничего у меня не осталось?
— Покажи! — попросил Пахом.
— Тимошка по приискам стал таскаться — врать стал, — отходя, говорили мужики.
«Чем бы доказать?» — думал Тимоха, сидя дома. Жена ни о чем не расспрашивала его. Она сказала, что парень заболел, не справился с хозяйством.
Сын не стал говорить с Тимохой, ушел спать.
— Ни одного самородка не осталось, как сон пронесся! — сказал Силин жене.
— Тебе, пьяному, померещилось, поди камней набрал…
Тимоха снял свой картуз.
— Что-то блестит… Гляди… Вот пыль золотая в картузе… Верно?
Вошел Егор.
— Тебя обчистили в Утесе?
— Обчистили! Я крепился, но змей ведь… А вот знак! Гляди, Егор. Никто мне не верит.
Тимоха и сам бы в таком случае не поверил. Мало что прогулял, он семью оставил без подмоги. Он чувствовал себя кругом виноватым.
— Слава богу, что живой вернулся! — сказала Фекла. — Да вот я и детям говорю, слава богу, отец живой… — повторила она, оборачиваясь в угол, где лежал ее старший разболевшийся сын.
— Никто мне не верит. Гляди, вот самородочек маленький, рубля на три… Эй, сынка! Иди посмотри… На три рубля есть! — сказал Силин. — Чем же я виноват? Людям нельзя было не потрафить, они меня приютили… Видишь вот, за подкладкой еще осталось.
— Что мы будем с тобой делить? — спросил Егор. — Видел ты?
— Все видел. Я, наверно, как кидал его в картуз — за подкладку попало… Но места я не выдал. Скажи Фекле, что я не вру. Еще пойдем туда.
— Это мы разведку ведем, — сказал Егор хозяйке.
Вскоре он ушел.
С печалью смотрел Тимоха на свой картуз на столе.
— Какое в тебе было богатство и пронеслось! Пронеслось счастье! А много ли домой привез? На три рубля! Позор!
Утром Пахом Бормотов получал на пароходе квитанцию за принятые дрова. У сходен он не утерпел и спросил знакомого матроса, где садился Силин.
— На Утесе.
Оказалось, что Тимоху провожали с бубнами и пляской. От жеребцовского дома и до самых сходен дорогу выстелили красным кумачом, и взошел Тимоха на судно в богатой рубахе и поддевке, но потом все прогулял. А вначале грозился, что может купить пароход.
«Греб такое золото!» — подумал Пахом, почувствовал, что его забило, как от озноба. «Егор ходит злой. Выдали все чужим, а от своих таят».
Дуня выдоила вечером двух коров, умылась и переоделась.
Старуха цедила молоко.
— Барыня ты молодая, с осанкой! — сказала она невестке.
Арина вошла с другим подойником.
— Куда ты?
— Машину смотреть! — ласково ответила Дуняша.
— Что уж это! — вспыхнула Арина. — Что это за слова! Срам какой! Разве женское дело машины смотреть?
