Купцы уверяют, что скоро через всю Сибирь пройдет железная дорога и тогда цена на кету подымется, ее повезут во все города Сибири. А пока везут лишь по воде, небольшая часть доходит до старой сибирской столицы — до Иркутска.
Егор хочет солить икру! Но чтобы красную икру солить, надо, говорят, какие-то грохота, пропускать ее как золото, промывать, мыть в тузлуке, а тузлук этот варить. Где же у нас котлы? Кто это сумеет? Егору теперь все промывка мерещится, он хочет икру мыть, как золото. Егор сегодня рыбу сдавал, а купцы те отвечали, что привезем и соль, и котлы, и научим варить, только бы сбыт был, куда продавать, а голодных, мол, на свете прибавляется. Пока нет дорог, а будут дороги, мол, все вы разбогатеете. Зачем вам пашни, кидайте их, целый год можно пьянствовать и гулять! Рыба прокормит. Шутки они шутят! Целый год пьянствовать, у них же спирт покупать!
Пахом согласен, что вещи покупные здесь хороши, оружие, лампы, керосин, посуда, сукна, пальто. Такого раньше люди и не видали, откуда только это все везут! А что и видели, то было дорого. За деньги тут можно достать все. И от этого как-то страшно было на душе. Нам не сеять? Значит, больше не надо ткать, прясть, тянуть куделю с деревянных зубьев? Может, тогда и вечерами, длинными зимними вечерами, не петь и не работать? Конечно, хорошо бы вечный праздник! Налови кету, отправь ее на пароходах, возись с бабой и гуляй. А как же жить? Для чего человеку жить? Как же без дела? Нет! Пахом не желал так быстро расстаться со своей жизнью. Хотя в то же время он не желал и упустить барышей.
Дуня-невестка прошлые годы покупала простынное на баркасе. Дешевле, говорит, и лучше, чем делать самим.
Дуня сама работает, ее руками сделанное крепче покупного. Но купленное тоньше, белей, нежней. «Хочется всем новинок-то».
С бочками кеты ушли баркасы на буксире купеческого парохода. Егор с Савоськой для примера и даром отдали своему купцу бочонок с икрой. У Пахома с Терехой выкопана и убрана картошка, обмолочен хлеб и еще много хлеба придется молотить. Лен трепали бабы. Ветряная мельница заработала, но крыло у нее в ветер живо изломалось.
На озере звончей и веселей бьет церковный колокол.
Начинается промежговенье. Молодые в венках с дружками и подругами приезжают к попу на подводах, увитых по бортам и по корме осенними цветами.
А ветер уже злей… Дни выдаются иногда теплые. Егор говорил, что надо новую водяную мельницу делать. У Бормотовых нынче первый год нет больных, а то все дети болели. Двое из семьи Бормотовых схоронены на вершине бугра. А нынче никто не мечется в горячке.
* * *
Немало труда вложила Дуня в хозяйство. И Аксинье иногда хочется приласкать невестку. «Конечно, лезет она всюду, нас судит, но ведь она любя. Глупая, молодая, Ильюшку любит. Только что-то он не поучит ее ни разу, это ведь не вредит. Вожжами бы хоть маленько, чтобы не выряжалась, а то уж очень бойка».
Но, представя себе, как отлупил бы сын Дуняшу вожжами, Аксинья вспомнила, как когда-то Пахом саму ее хлестнул, пьяный, уздечкой, и вдруг пожалела невестку. А сколько тычков, затрещин снесла сама!
— Ну, поди на улку, к подружке ли… отдохни, погуляй с Татьянкой-то, — сказала Аксинья, вынимая из печи свежие пироги с рыбой, с осетриной. Радуясь пирогам и жалея себя за снесенные смолоду побои, Аксинья хотела бы и своей труженице, к которой привыкла за эти годы, отдыха и довольствия.
Илья чуть свет опять унесся сводить счеты в лесу. Нынче медведи сообразили, что люди ночью боятся по тайге ходить. Ловят рыбу в сумраке. Купец заказывал Илье к весне десятка два медвежьих шкур. Хочет забить Илья. Мог бы у гольдов за бесценок выменять, дать им старые ведра, чайники, что в хозяйстве не нужно, они все возьмут.
— Можешь погулять, — ласково повторила Аксинья невестке.
— Запрягу коня? — спросила вдруг Дуня.
— Запряги, — сказала свекровь.
— Свекрушка, я в телегу запрягу?
Воскресений в семье не знали, все эти дни работали и по праздникам. Мылкинского попа не любили, ездили к нему, но всегда помнили, что он из-за выгод охотней возится с гольдами.
— Ласковый теленок двух маток сосет, — сказала Аксинья и погладила невестку по плечу. — Гладенькая!
— Золота намоем… Все купим новое. Городское, — ответила Дуня.
«Ну, что же это?» — удивилась такой бесцеремонности Бормотова. Сегодня не хотелось ссориться, уж очень удачно прошла осень, и купцы хорошо расплатились.
— Городов-то тут нет! — сказала она. — Где брать городское?
— Городов нет, а все лучше, чем на старых местах. Сами же говорите.
Дуня запрягла смирную кобылу, забрала ребятишек и уехала.
«Куда-зачем, про то не скажет!» — подумала Аксинья.
Дуня к обеду вернулась.
— Господи! Палки какие-то привезла! — всплеснула руками Бормотова. — Господи, да что это она? Зачем? Что ты?
«Если уж не делиться, так я хоть тут постараюсь!» — решила Дуня.
Утром пришла Наталья и увидела перед домом Бормотовых посаженные молоденькие деревца.
— Вот это сирень! — говорила ей Дуня. — А это — яблонька.
— Как-то еще разбирает эти кусты. Какая же это яблоня! Разве яблоня такая? На яблоне яблоки растут, а тут и яблоков настоящих нету, — ворчала свекровь, вышедшая послушать разговор. — По мне, так все они тут одинаковые, ерник и ерник! — сказала она.
Наталья почувствовала ее язвительность и ответила:
— Я тоже хочу палисадничек завести.
Не только достатка, но и красоты желала Дуня, и не только себе — всем. Дети, как могли, помогали ей. Как не видела их детского старания бабка? Им радостно. Они в жизни видели только, что дерево рубят, а как его садят, увидели в первый раз. Нет пустыря у дома, красит, радует дерево. Это уж не та чаща, что в тайге.
— Весной распустится у вас сирень под окнами! — радостно восклицала Татьяна, прибежавшая к подружке.
— Земля уж холодная, — сказала Аксинья. — Не привьется!
— Самое время сейчас посадку делать, — ответила Дуня.
— Кто тебе сказал? — спросила свекровь.
Невестка не ответила, разговаривала с подружкой.
«Ишь ты, королева!» — подумала Аксинья.
Арина вышла и уставилась белыми глазами на кусты.
— Что же это она делает? — жаловалась Арина. — Все без спроса, как будто хозяйка в доме! Они же вырастут! Мошка будет от деревьев. Детей замучает. Бараны погибнут от мошки. Вон у Силиных мошка корову съела.
— Конечно, нельзя возле жилья держать лес! — говорила Аксинья мужу.
Пахом молчал.
Дуня гордо и презрительно смотрела на свекровь. «Надо Илье пожаловаться, а то он пень пнем. Поучил бы ее», — полагала Аксинья.
— Жена твоя, сынок, ничего не слушает, — сказала она Илье, встречая его.
