Старухи встали, уж ползают по двору, по закоулкам. Девчонки забегали.
Коровы ели, вареный корм им задан. Но не радостно Аксинье. Год от года Дуня становится сильней. Аксинья и Арина слабели, не могли обойтись без невестки. Без нее как без рук. Но не хотелось Аксинье признаваться в этом. Она противилась, желала показать невестке, что еще зорок глаз хозяйки. Она подозревала, что Илья будет со временем у жены под пяткой.
Поэтому, несмотря на все старания невестки, покоя в доме не было. Была бы ленива — беда. Но лень можно выбить. А такое старание страшней лени.
«Почему она так спешит, словно это все только ее?» — думает Аксинья.
Аксинья только подумает о том, что надо сделать, а глядь — невестка уже сделала, догадалась!
… Наступил рождественский пост, и к праздникам весь дом надо было прибрать, все вымыть и вычистить, перестирать, перечинить и перештопать старье, сшить всем обновки, украсить дом пихтой.
А потом придется наготовить впрок пирогов, вынести на мороз одних пельменей не менее пяти тысяч штук, с мясом, с калужатиной и со всякой всячиной. Пирожки с черемухой на морозе замерзнут, как камень. Пельмени ссыпятся в мешки. Подвесят их мужики к балкам в амбаре. Это только начало…
Дупя побелила стены, измыла полы добела, терла их с песком в избе и в сенях, вымыла кипятком амбар, вычистила навоз, свезла…
— Маманя, — почесывая лоб, сказала она, стоя посреди избы, в то время как Танька лен-голова, закусив в рот свой подол, пряталась в ее огромной юбке, — вот это сжечь бы!
— Да ты что? Ах ты! — всплеснула руками Аксинья. — Сжечь! Да ты не заводила! Это хорошая вещь! Из Расеи… Ноская.
— Ноская! — грубо ответила Дуняша. — Эка золото. И стирайте ее сами! Привыкли жить в дерьме!
— Ты как это смеешь? — забегали глаза свекрови.
— Ты что это? — ужаснулась Арина.
— Да тут шкур сколько угодно, меха можете взять себе, другую пошить. Шелка у китайцев взять покрыть, самые лучшие в мире, задаром.
— Ты не заводила! Ишь какая! Шелка ей!
За обедом все ели дружно, и казалось, ссоры не бывало. При Пахоме, Терехе и муже Дуня сказала свекрови:
— Делиться нам с вами пора!
— Ах, вот что! Чего задумала! Как это делиться?
— Как ты с детьми управишься?
— Справлюсь!
— Уж детям ли не житье у бабушки?
— Правда, рукомойника боятся! Умываться не научу… Что у вас за дом? Вещей хороших нет, одни тряпки, — говорила Дуня.
— Как ты смеешь так отвечать! Илья, натрепал бы ее за волосы, как она с матерью говорит… Как она при старших смеет!
— Что же я плохого сказала? Я вам же хочу добра, — отстала Дуня и встала из-за стола. — Простите! — сказала она и низко поклонилась.
— Шшить вы, заразы! — вдруг закричал Пахом на старух.
— Побей меня, муженек, поучи! — выпрямляясь, сказала Дуня мужу.
Илья притих. На глазах у него стали навертываться слезы. Но чтобы никто не заметил, он быстро ушел. Пахом подпоясался и тоже ушел.
— Улестила всех! — пробормотала Аксинья.
ГЛАВА 11
Почта приехала. Пассажиры просили ехать дальше, обещали приплату. Вызвался Илья. Он сказал жене, что, по всем приметам, пурга не разыграется.
— Дай мне свои штаны, — сказала Дуня. — Я пойду за тебя в лес, как только погода установится.
Илья отдал жене ватные штаны.
Илья укатил с колокольцами, повел весь караван верхом на гусевике. С ним Васька Кузнецов и другие ямщики, шесть кошевок с почтой и пассажирами. Илья среди торосов дорогу знает, как волк. Проезжающие ему хорошо платят и угощают вином, очень нравится им, как Илья ямщичит. Только песен не поет. Ему скажут — спой, он смолчит или ответит: «Тут не Расея!» Возвращаясь, деньги отдает Дуне, когда в доме нет никого. А Дуня нарочно потом побренчит при старухах монетками.
Илья вырос в семье, в хозяйстве которой была единственная лошадь. Теперь у Ильи есть жеребец, томской, сибирской породы, с длинными ногами, и еще два мерина — гнедой и буланый. Есть мелкие коняги, мохнатые казачьи забайкалки, выносливые, сами себе могут корм добывать под снегом, как олени.
Однажды Дуня похвасталась отцу мужниным табуном. Спирька Шишкин ответил ей:
— Ты сама — кровная лошадь, породистая девка была. Ох… Илья был охотник хороший… Я его любил. Удал! А женился и на охоту не идет! Много у вас дела дома!
… Тереха болел не первый день. Дуня поехала в тайгу с Пахомом и с парнями. Она умела рубить лес, знала, как свалить лучше лесину, куда ее положить вершиной.
В полушубке, в длинной теплой шерстяной юбке и зимних штанах под ней, согнувшись, с топором за поясом бредет Дуня по снегу.
Куры в такой мороз сидят в избе в небольшой клетке, помет чистишь за день не раз. А то в кухне засмердит.
На другой день ударил такой мороз, что мужики не поехали в лес, напились пьяные, проиграли до вечера в карты.
Опять с ведрами, с подойниками, с отрубями возится Дуняша. Вымя надо обмыть, вытереть, выдоить. Вечером коровам нужен теплый корм.
Ночью, когда пожалеешь своих ребятишек, то пожалеешь и себя. Семка кричит, не спит.
— Черт ты! — не вытерпит мать. — Будешь спать? Выброшу собакам!
Илья вернулся с низовой почтой. Набитый деньгами кошелек отдал Дуне.
— Это тебе, чтобы зря не бренчала!
— Где же ты такой кошелек купил?
— Везли генерала с генеральшей. Она чуть не влюбилась в Ваську… А мне заплатили… Кошелок на свои деньги взял у торговцев… А Васька книг купил. Сходи к имя. Васька в своей кошевке генерала вез. С генеральшей, с молодой! А мне купец попался и все угощал вином.
Дуне негде поговорить наедине с мужем. Кругом толкутся. Илью нельзя отзывать, он не пойдет, еще и удивится, зачем, мол, зовешь, толкуй тут…
— Нет, — сказала Дуня ночью, в постели, отстраняясь от мужа.
Она стала тихо, но бурно жаловаться.
«Ночная кукушка дневную перекукует!» — думала Аксинья, не слыша ее слов, но догадываясь, что за пологом на нее с золовкой льется река зла.
— Вот уж врет, вот уж врет! — не выдержав, заворчала мать в потемках.
— А как гусевик, не хромал? — спросил с печи Пахом.
— Нет, — небрежно ответил сын.
— Я говорил, что припадает… Хорек его покусал…
— Я ли не работница… У меня ли не руки, — лился чуть слышный шепот прямо в ухо Илье, даже щекотно ему. — Нам ли не жить? А все нам заступлено. Уйдем, давай заживем сами, детям порадуемся и жизни. И друг друга мы не видим, не говорим… Без позволения не живем, шагу не ступим. Хорошо делаешь — им боязно, что я одолею, все возьму себе. Плохо — как на ленивую батрачку смотрят. Я не угожу никак, и не буду! Ильюшечка, милый…
