— Давай, — крикнула Татьяна, — потом меня.
— Давай еще.
— Я же с тебя кожу сдеру. Ты знаешь, если я изо всей силы хлестну…
— Ничего не будет.
— Это ты спьяну не чувствуешь, а потом шкура слезет.
— Эй, стой, так больно.
Васька так опьянел и как бы не совсем понимал, что происходит. Он не признавался себе ни в чем и не желал признаваться, хорошо это или плохо, и не знал, пройдет этот хмель или нет, и что будет.
— Погоди, у меня судорогой ногу свело, — сказала Дуня, поворачиваясь… — Разомни…
— А Егор все одно — где мой Вася! — заходя с веником, молвил огромный Федор. Он был пьян и для начала окатился холодной водой. Таня стала парить его.
— Иди на золото, Васька, — говорила она, — намой для женского.
— Да заткни пасть своим старухам! — добавил Федор, спьяну путая все и не соображая, с кем говорит.
— Намой для женского! — подхватила Дуняша, поворачиваясь под ударами веника. — Как хорошо было, когда мы тут сами мыли. Полотно не ткать, не прясть, сукна не катать… Все покупают, — раскидывая сильные стройные руки, воскликнула она, — а мы как батрачки? Да мы гору своротим, хлеб уберем, несите нам проклятого металла!
— Я же сказал, возьму вас всех с собой! — с чувством воскликнул Василий.
— А тебя-то самого отец возьмет?
— А ему что! Он говорит, всем предоставляет, что нашел. Дает право! Это, говорит, от бога.
— Ты не поминай в бане-то…
— Целуй меня еще, — сказала Дуня.
Федор оделся и накинул полушубок.
— Ты куда? — спросила Татьяна, когда Васька выглянул в предбанник. — Иди допаривай ее. Оставайся с племянником моим! — Татьяна, запахнув шубку, выбежала и накрепко захлопнула дверь.
Толкая мужа в шею кулаками, она побежала к дому.
Василий подумал, что какая чушь все эти бабьи тряпки, за которыми они гоняются. Дуня была красивей всех картин, снимки с которых видел он в книгах. На ней не было ни нитки, а она как в красивом платье, с такой осанкой, гордая, шея ее открыта, открыто тело и длинные ноги ее как выточенные, только пальцы в мозолях, разбитые работой, ходьбой. Голова ее поднята, а глаза торжественно сияют.
И он любовался ею.
Васька с детства любил смотреть, как купаются в реке, только отца с матерью не любил голых…
Дуня повела плечами, словно отбиваясь от комаров и мошки.
… Солнце село, когда Дуня зажгла огарок и распахнула дверь.
Она оделась, накинула платок. Глаза ее истомленно блестели. Лицо было спокойно, сила и власть выразились на нем.
— Вот я и перебила тебе все, Василек! Не хвали больше генеральскую красоту.
Она исчезла в дверях, и слышно было только скрип, как побежала она по снегу…
ГЛАВА 15
Отец Игнат пригласил всех ужинать. Попадья подала постные щи и капусту с постным маслом. Все ели с большой охотой после целого дня молитвы. Старой попадье помогала молодая жена отца Алексея, священника из гольдов, который недавно закончил Благовещенское духовное училище и прислан был служить на миссионерский стан, на озеро Мылку, откуда был родом.
Тут же сидел сам отец Алексей, еще совсем молодой черноглазый и скуластый, с большим лбом. Бороденка у него плохо росла, клочья ее торчали на подбородке, и походил он в рясе больше на воина с маньчжурской картинки, чем на православного священника.
Егор, как и все крестьяне Уральского, помнил, как, желая заручиться поддержкой попа, пошел Алешка на стан в услужение, потом окрестился, стал учиться, выказал способности к грамоте, женился и наконец послан был в ученье. Он вернулся в сане туда, где смолоду был бесправен, безграмотен и кругом обманут. Даже отец Игнат дурачил его в те поры без совести, еще не ведая тогда, что доверчивый паренек со временем сам станет попом-грамотеем. Жена Алексея — молоденькая хрупкая Дельдика дочь Кальдуки…
Целая деревня ела и пила в доме у Игната. Спать легли в домах у обоих священников. Места всем не хватило.
— В храме тепло, — сказал старый поп. Он велел Егору со старшим сыном и Тимохе со своими парнями идти в церковь.
Ночь была звездная, и мороз все крепчал. Лес и огромное озеро видны были, как днем. Стояла тишина. Церковь темной копной возвышалась на вырубке.
— Вроде как-то совестно в храме-то. Вдруг ночью-то… захрапишь, — сказал Тимоха.
— Бог простит! — ответил отец Игнат.
Он отпер ключом тяжелый замок, открыл большую дверь и полустворку второго входа. Зажег свечу.
— А как же в древности? Церковь была и храмом и крепостью. Нападают враги, а уж народ соберется в церковь и высиживает осаду с женами и детьми. Пока не подойдет подмога. Окна были узкие, всюду решетки. В подвале — колодец. Все было оборудовано. И люди спали и ели, жили в церквах неделями.
— Конечно, — сказал отец Алексей, проходя с работником-гольдом, который нес сено. — Если нападут — закроемся. И отстреляемся. Такие стены пуля не пробьет.
Работник еще раз принес сено, застелил все палаткой, и крестьяне улеглись. У старшего Тимохиного сына Андрея болел зуб. Он мучился и не спал. Егору тоже не спалось. Он не был здесь с весны. За лето и осень миссионерский стан еще лучше отстроился. Попы основали здесь целое селение, развели сад и огороды. Два дома священников, дома притча, сараи как бы образовывали целую деревню. На отлете построена школа для гольдских детей.
Крестьяне всегда чувствовали себя здесь не дома. Приезжали, как на дальнее моление в монастырь.
Егор раздумался, что церковь надо бы строить свою, в деревне. Скоро будет там школа. Позапрошлым летом заложен фундамент, завезены бревна, и все приготовлено. Но работу велели остановить из-за какой-то бумаги, которая еще не поспела из города. Будущим летом надо все закончить. Но если народ потянется на прииски, то кто же будет работать? Время уйдет. Егор подумал, что даже за золото плотников тогда не сыщешь.
Теперь научились плотничать гольды в соседних деревнях. Скоро в город с почтой поедет Василий. Он должен взять там нужную бумагу. Дано будет разрешение крестьянскому обществу открыть свою школу в Уральском. Бумага, наверное, уже выправлена, дело за работниками. Егор решил, что сразу после рождества надо возводить стены, пока народ не разбежался на золотые прииски. Также со временем придется строить церковь, чтобы не зависеть от миссионеров. Васька поедет в город и все там узнает… На тот год учитель уж приедет. Если школу не откроем, будет учить ребят у кого-нибудь в старой избе.
Утром отец Игнат отслужил обедню и стал исповедовать.
Потом Тимоха Силин с сыном торгаша Санкой Барабановым пилили дрова. Бормотовы возили сено с лугов. Долговязый Андрюшка Силин с завязанной щекой «ошкурил» бревна. За последний год поп стал поосторожней, меньше брал с крестьян, не требовал себе долю с добычи золота, хотя и не отказывался, когда несли. У него было довольно богатое хозяйство, двое работников едва успевали со всем справляться.
