— Это мы знаем! — ответил Тимоха.
Егор позвал гостей к чаю. Стол у балагана был налажен.
— Когда я плыл по этой реке, меня в верховьях стреляли, — сказал он монахам.
Монахи попили чаю и еще немного посидели, ко всему присматриваясь. На прощанье благословили всех быстрыми, мелкими знамениями и ушли по глубокой траве.
— Слушай, Тимоха! — сказал Егор. — А от кого поставлен караул на въезде?
— Это мы просто так, сами, — Силин переглянулся с Сашкой, — чтобы не влипнуть! Установили, как пограничную стражу.
— Вот вы верно говорите, что скоро начнутся ссоры… Уже ссорятся, — сказал Студент. — У нас на прииске полным ходом идет кампания…
— Какая кампания? — спросил Егор. — Пьют, что ль?
— Нет. Выборная кампания. Готовятся к выборам!
— Да, надо старосту выбрать! — согласился Ломов. — Пока едим свое, что привезли с собой. А что дальше? Уже был случай — украли сухари.
— Да, есть кражи! — подтвердил Сашка. — Драки есть! Все есть!
— Один помер с голода! — сказал Силин. — Надо продовольствие завозить и товар. А как приступиться?
Студент, полулежа на только что разостланной шкуре, смотрел вверх на распускающиеся деревья. Стояла тихая хорошая погода, какой он и не ждал в этих местах. Погода его окончательно пленила. Ему не хотелось уезжать в свой Петербург, в сырые, холодные комнаты. Сегодня, услыхав, что приехал Егор, он надел свою студенческую куртку и поспешил на правую сторону, чтобы познакомиться с открывателем этого прииска.
— Есть наука, — он поднялся и уселся, — ученье о том, какое будет общество со временем. Как переустроить человеческое общество. О разделении общества на классы, между которыми нет согласия, идет всяческая борьба.
— Да, скоро выборы, — сказал Тимоха. — Видишь, хотят Жеребцова выбрать.
— Ну и че же! Пусть будет, зачем препятствовать! — сказал Сашка.
С берега пришел Пахом Бормотов. С треском прыгая через кустарник, ломился по тайге Ильюшка.
— Тут свои компании составились, и каждая хочет забрать голоса. Зачем нам Жеребцов, — толковал Силин, — оп крутой и сделает обиды людям. Мало того, он выгоды себе хочет, в ущерб обществу. Он без контрабандистов прииск не прокормит, и все мы попадем к нему в кабалу… И как это ты, Егор, не досмотрел! Все же он проник сюда еще тот год.
— О чем толк? — спросил Пахом. — Как дома?
— Слава богу! — ответил Егор.
— К тому же староста должен людей уважать, а Никита больше грубит, обойтись не умеет.
— Он народу не отдаст богатства, — сказал бритый Ломов. — Мы с ним рядом робим… Подальше-то лучше… Все бы ушли, да, вишь, там золото богатое… Кажись, все же я один на вашу сторону перееду. Остальные вятские пока там останутся.
— За Жеребцова много народу, — сказал Пахом. — Он живет без рассуждений.
— Это людям правится, — сказал Тимоха. — Он себе возьмет выгоду и даст другому урвать. Знаешь, люди в справедливость не верят. Зачем, мол, нам, когда ее нет. Мол, если между собой сговориться, и можно славно жить. А остальной народ все равно глупый, он и тем доволен. А ты тут им помеха. Им совсем не надо, чтобы кто-то пекся о справедливости, старался бы их удержать. Они сами с умом, жадности своей не покажут, но друг друга покроют, и никто не догадается.
— Они тоже о справедливости говорят, — возразил Студент. — Да еще как складно!
— Да, у них свой говорок есть, — спохватился Пахом. — Из городских и крепко с ними сошелся, объясняет все хорошо.
— Может, на самом деле хороший человек? — спросил Егор.
— Он образованный! — подтвердил Студент.
— Нет, мы хотим тебя! — ответил Пахом. — Нам надо атамана, чтобы все умел сделать и других мог научить.
— И не из торгующих, — сказал Ломов.
— А то продаст! — засмеялся Студент.
Васька с любопытством прислушивался. «Что будет, если выберут отца? Сможет ли справиться с такой разномастной оравой? Это ведь не своя семья, где каждый слушается и терпит. Многие тут возненавидят его. И теперь уж, наверное, недовольны, что приехал, косятся. Только пока отцу это неизвестно».
Васька знал, что и отец его не маковое зерно. Хотелось бы видеть, как выкажется крутой его нрав, как он начнет тут устанавливать справедливость. С какого края примется? Уговорит или вколотит?
Васька чувствовал себя, как в цирке перед схваткой борцов.
— А Федор Барабанов здесь? — спросил Егор.
— Здесь, — сказал Тимоха. — Он со стариком, своим работником Яковом. Мы их догнали на озере. Вот каторжный был, а женился и переменился.
Казалось бы, все рады Егору. Но сам он чувствовал, что тут покоя нет и ему не будет, словно попал он из родного села в другой, жестокий мир, от которого уж отвык. Показалось, что монахи зачем-то подосланы к нему.
«Что же у них тут будет, если начнется не дележ, а грабеж и пойдет такая кутерьма? — подумал Егор, проводив гостей. — Какая тут может быть справедливая жизнь? У них тут и крадут и голодают! Тимоха Силин не следит. А Васька чему-то рад. Молод и доволен. Глуп еще! А я? Дал людям богатство для справедливой жизни! А будет ли она? Кто ее установит?»
Люди в нем видели силу, искали заступничества и заискивали, и все это было неприятно.
Смутно начинал понимать Егор, что, кажется, ему следует брать на себя общественную обязанность… Прошедший день показался ему таким тяжелым, что думать больше ни о чем не хотелось.
Где-то в стороне Студент сказал:
— Твоему бы отцу образование дать…
Дальше Егор ничего не разобрал. Молодые голоса звучали весело.
— Мы зовем Сашку не по имени, — возвратившись, предупредил отца Василий. — Он у нас Камбала…
ГЛАВА 2
В носу лодки лежал щуплый старик в матросской куртке и с полотенцем на голове. Стоя на корме и плавно толкаясь шестом, словно танцуя, лодку гнала девушка. На голове у нее повязан светлый платок в горошинку, закрывающий почти все лицо, так что торчит только носик. Она в белой кофте, с шалью на плече, ниже подоткнутых юбок видны упершиеся тонкие ноги в толстых чулках и в начищенных башмаках.
Из колодца поднялась голова бородатого старовера.
— Ктой-то опять… Ах, срам! Тьфу! Грех!
Бородач проводил лодку взором и опять скрылся в шурф. В этой артели работали истово, как молились.
У бутарок шумела вода, стучали лопаты о грохота промывочных стволов.
— Смотри, молоденькая девчонка, а какая!.. Э-эй! — крикнул лодочнице старатель с лопатой.
— Куда поехали? Айда к нам в артель! — добавил старик, стоявший в воде по колена.
— А ну, налегли еще, подверни бочок еще раз, — не унимался старатель с лопатой. — Э-эх!
