Пахом залез на пень и, волнуясь, мял свой картуз.
— Надо пригласить каждого и всех выслушать… С этим нельзя торопиться. Управлять прииском я не способен… На том простите, пожалуйста!
— А ты чего молчишь? — подтолкнула мужа Ксеня.
— А че? А че? — с разных сторон потянулись к ней бабьи головы.
— Кузнецов пьяница! Он пропил штаны и место, где живет, называется «Пропитые штаны». Живет с женой сына! — крикнул голос откуда-то сзади.
— Нет, не верно! Это богач, и он хочет взять прииск себе! Властный человек!
— Если он властный человек, то ему нельзя подчиниться! — сказал Советник в очках.
Пахом сильно обиделся за соседа. Когда он обижался, то молчал. Таков уж он был по натуре. Терпеть и молчать он мог сколько угодно. Спорить и браниться он готов только со своими, с теми, кому желал добра.
— Ты-то че молчишь? — несколько сбавляя жару и стесняясь, что на нее обращают внимание, шептала Ксеня.
Бабы, чувствуя, что Ксенькин напор слабеет и что она колеблется, невольно надвигались к ней со всех сторон, как бы желая подкрепить подругу, падавшую духом от такой несправедливости. Они чувствовали, что она что-то знает. Права голоса при выборах у баб не было, поэтому они подталкивали и тянули за собой мужей, зная, что их одних оставлять нельзя. Всякий мужчина мог поддаться на уговор, соблазниться угощением или просто свалять дурака. А тут, как видно, шел большой спор. Являлась опасность от крепких, богатых, которые не зря хотели всех взять в свои руки и зажать. Во всем надо было мужикам помочь разобрать другую сторону.
— Может быть, и надобно избрать того, кто открыл, господа, Силина Тимофея! — заговорил, забравшись на пень, Советник, поворачивая свое опухшее лицо, лоснившееся как у святого. — Бедный, справедливый человек, страдалец народный. Он добрый и справедливый, настоящий русский человек, о котором поется в песне! — улыбнулся Советник, и очки его, как бы тоже смеясь, заблестели на солнце.
— А ты сам откуда?
— Я? Какое тебе дело, откуда я? А откуда ты?
— Я с Покровки!
— Ну, если ты с Покровки, так и слушай, что я говорю…
— Тимоху можно! А в помощники ему, может, Никиту Жерсбцова?
— Да, для крепости! — подтвердил старый старовер, за которого недавно заступался Никита.
— Его, Никиту! — проговорили хором раскольники.
Вся их артель держалась вместе.
— Или, может быть, наоборот? — спросил очкастый. — Никиту президентом, а Силина помощником?
— Ну, а что-то его соседи скажут? — обратился Голованов к безмолвной, стеной стоящей китайской артели.
— Холосо! — поспешно улыбаясь, сказал старшина с бородкой, вытаскивая маленькие руки из-под праздничной шелковой юбки. — Жеребцова!
— Холосо!
— Че же они скажут! Они по-русски не понимают. От них надо второго помощника президенту! — хрипло гаркнул матрос. — И пусть его сами выберут! Будет хоть один работник у властей!
— Это верно! — подтвердил Студент. Копна его волос была видна над толпой. — Верно, Фсдосеич! Только они, кажется, в кабале у своего старшинки… А мы еще только хотим попасть в кабалу!
— Ты не на корабле, какого еще тебе второго помощника!
— Боцмана ему!
Студент ждал, как пойдет дело дальше.
— А Егор Кузнецов — кулачила! — орал кто-то сзади, смелея.
— Че врешь? Чо врешь? — подошел и крикнул Сашка. — А где ходил? Ты откуда? Иди обратно, иди, откуда пришел! Иди… Какие штаны? Кто пропил? Ты пропил? Зачем врешь? Пьяный и иди. Пьяных тут не надо!
— Ты откуда взялся, желтая образина? Черепаха — яйца тебе надо…
— Сам желтая образина! Сам — черепаха-яйца! Иди, иди!
— Пусти…
— Зачем пришел? Зачем пришел? Кто тебя звал? Кого ты знаешь? Никого! Иди!
Сашка схватил крикуна со скатавшейся патлатой бороденкой за плечи и вытолкал из толпы.
— Пошел! Пошеба!
Тот норовил кинуться обратно в толпу, но Сашка ходил перед ним и не пускал.
— Почему ты его гонишь? — спросил с дерева Илья.
— Знаю почему… Иди! Иди! И сам молчи!
Сашка еще раз с силой толкнул упиравшеюся мужика.
— Да ты кто такой? Поди к черту! Идет обсуждение, мне надо там быть!
— Ты пьяный? Да? Или куплен? Ну!
— Выпил!
— Тогда иди спи. Пьяных не пускают!
— Ах ты китаец!
— Кто китаец? Смотри паспорт… Смотри крест! Пошел отсюда… — Котяй и Жеребцов тихо переговаривались у пня. Никита сказал громко:
— Силин обходительный! Надо бы и ему должность по справедливости…
— Что же! — отозвались в толпе.
— Нет, тебя спросим! — подымая руки, закричал контрабандист Андрюшка Городилов. — Правда ведь? — обратился он к толпе.
У березы, пощипывая томную бороду, стоял Федор Барабанов. Никита сильно надеялся на него и обещал ему выгоды в будущем. Федор тоже торговал. Он из Уральского, как и Силин, как и Кузнецов. Никите хотелось хотя бы некоторых уральцев переманить на свою сторону.
Никита хотел подойти к Барабанову, но был стиснут кучкой вновь подошедших старателей.
— Я другой партии, — сказал им Жеребцов. — Я — силинский. За Силина. Ему и быть президентом.
— Это как экспедиции, — спросил Федор, — партии-то… хм…
— Разве не читал в газетах, что бывают партии? — вскинув на лоб очки и глядя на Федора лубяными глазами, спросил Советник.
— Но ведь это не у нас.
— Да и у нас тоже есть! — пророчески сказал молодой старатель. — Когда руду ищут!
— А как же Егор? — спрашивали очкастого.
— С ним лучше не связываться. Он мужик жесткий, любит власть. Заставит все делать по-своему. А зачем это нам?
— Он старой веры! — сказал Андрюшка.
— Нет, он православный… Как, Федор? Ты с ним сосед?
— Все равно не нужен! — сказал очкастый, чувствуя, что Федор не хочет отвечать. — А Тимоха добрый, народолюбивый человек.
— А Никита? — спрашивали Федора, когда Жеребцов с товарищами, разбившись, разошлись в разные стороны.
— Голова! — оглядываясь по сторонам, настороженно сказал Барабанов. — Ничего плохого за ним не знаю! — добавил он тише. — Правда, живем мы далеко друг от друга… — многозначительно закончил он.
— И то не беда… Было бы сердце доброе! А мы подсобим ему! — быстро возвратившись к разговаривающим, сказал очкастый. — Защитим честного человека, постоим за правду.
— Эх, где ее искать, правду-то! — прищурился Федор. — Трудно мне судить про Егора и Тимоху. Оба соседи. С обоими шли на плотах! Надо еще пораскусить!
