— Ты остерегайся, — сказал Егор, — меня на вашей речке стрелял какой-то человек. Кто — не знаю.
— Ну и что?
— А у тебя дочь остается одна!
— Так ведь стреляли-то в тайге! Так и должно быть. Не надо в тайгу ходить! То ли дело на корабле… Пушки такие стоят. Никаких пиратов не страшно. Мы видали пиратов разных: японских, малайских, китайских, невольничьи суда. Кого там только не видали.
Старик шутил, но, как показалось Егору, озаботился и поглядывал на дочь с недоумением.
— Ты уж побеспокойся! — сказал Егор.
— У меня же служба! Да и как не беспокоюсь! Я тут… Я тебя провожу! — вскочил матрос.
Он взял ружье и отнес в шлюпку.
— А то ты на бате не дойдешь. Да и зачем он тебе, этот бат. Брось его здесь.
Егор согласился.
За островом пристали к баркасу. Торговец, с грудью колесом, с кривыми ногами, белобрысый, с большими красными ушами, оказался старым знакомым Егора.
— А где же хозяин твой? Все в Благовещенске?
— Теперь я не у него, — отвечал ушастый, — теперь я сам хозяин!
— А Кешка у нас рыбу скупает!
— Да, у него свои пароходы. Слыхали, он мельницу какую поставил? Вальцовая у него своя! А начинал вот так же, на баркасе!
— Мы знаем, как он начинал!
На баркасе выпили вина. Матрос повеселел и всю дорогу потом рассказывал Егору разные морские истории. Женился он на Амуре, в Николаевске.
— А жена у меня померла! — сказал он. — А вот дочь… — Он вздохнул. — А я ловко у тебя про золото выведал? Ловко! Ловко! — сам себя похвалил матрос. — Видно же по штанам и по куртке, что весь в золотом песке. Катька и та догадалась. Ах, акулепок! Хоть отродясь золота не видала. Ты почистись перед деревней. Давай я тебе живо пошоркаю куртку, все счищу. А штаны надо с водой, успеет еще высохнуть. А то ведь у нас тут, кажись, разные люди живут… Я же вижу, я, брат, матрос кругосветного плавания. Теперь-то хромой!.. Человека с золотом всегда заметно… Оно насквозь светится у человека через глаза и даже через лапы!
— А открывать это золото людям или не надо? — спросил Егор.
Матрос почистил куртку Егора. Лодка шла под косым парусом вверх по течению. Егор держал в руке веревку.
— Если открывать, то может быть горе.
— А не открыть — грех! Зачем же тогда оно? Зачем я его нашел? Зачем-то оно лежит в земле?
— Надо открывать! Мы на службе всем делимся с товарищем. Но я мыть его не пойду. Я к службе привык… А сыновья твои пусть идут! Пусть! Мимо нас люди поедут! Гилякам и тем тоскливо живется, они радуются, что пришли поселенцы, говорят, с русскими стало веселей, только, мол, пусть не воруют и не обманывают. Пусть, мол, не обижают нас! Да, это ты верно сказал, каких только людей не бывает!.. Я ей запрещу! Разве можно звать в избу незнакомого человека!
— Вот именно!
— Она знает, я объяснял, куда и как бить при случае… Да в крайности есть у нее и оружие… Да она умеет… Она бывалая, Катька! Ты степенный человек, а ей всегда хочется поговорить… В мать, покойницу… Надевай!
Старик отдал вычищенную куртку. Егору показалось, что он взгрустнул.
— Еще блестит в складках! — взором показал матрос Егору на ноги.
Егор намочил в воде серые остатки швабры и старательно помыл свои порыжевшие сморщенные ичиги.
— Ты как в золоте спал, в самой россыпи! — сказал Федосеич.
ГЛАВА 4
Крыши блестели на мохнатой сопочке с лысинами скал и с серым от дождя лесом.
Егор охотно не заезжал бы ни в какую деревню, отправился бы прямо домой. Но у него не было пригодной лодки, не было и денег, а выкладывать золото за лодку не следовало. Не было у него и хлеба, не было и желания тащиться столько дней против течения, тем более если судно на подходе, как сказал Федосеич.
Дождь стих. Серая тяжелая трава на берегу, обступившая вымокшие поленницы дров, кое-где поблескивала.
Мужик с черной бородой сидел на корточках на песке и что-то укладывал в воду. «Лыко он замачивает? — подивился Егор. — Зачем ему лапти? Вот еще какой народ есть!»
Матрос заложил пальцы в рот и оглушительно свистнул. «Так же и надо мной будут смеяться, если я пашню не брошу!» — мелькнуло в голове Егора.
Мужик поднялся. Видно стало, что он статный. Шлюпка прошла мимо него и пристала напротив последнего дома.
Мужик, мочивший лыко, повернул голову с орлиным носом, не спуская взора с приехавших.
… Где-то взвизгивала пила, потом стихла.
— Никак, Кондратьич? Ах ты свет! Вот гостенек! Милости прошу! — бежал сверху обрадованный Котяй. Он только что под навесом пилил бревно изогнутой японской пилой. Котяй ладонями сбил опилки с рубахи. — Неужели в экспедицию ходил? Ну что за удалой вы народ, уральские! Что ни поход — вы в тайгу ведете! А кто по речкам забирается в хребты с товаром? Опять же вы! Прежде был Иван Карпыч Бердышов, он у нас в Тамбовке из-под носа весь Горюн вырвал, пример все подавал, как тайги не бояться…
Котяй прежде жил в Тамбовке. Он рассорился там со старшим братом Санкой и переселился на Утес. Говорили, будто бы теперь братья примирились.
В избе Егор небрежно поставил мешок у двери. Матрос положил сверху сумку. Сидя за столом, Егор невольно косился на свои вещи. Котяй это заметил.
Рябая баба — жена Котяя — стала собирать на стол. Овчинниковы торговали, и поэтому у них всегда был готов хороший обед и водка.
Егор почувствовал, что, войдя в деревню с добычей, он очутился как бы среди врагов. Теперь надо было лгать. Непривычно, и душа не мирится. А не лгать нельзя. Не добравшись до дому, хвалиться нечего. Не выкладывать же все в чужом доме напоказ…
— Дождись парохода, скоро будет, — сказал Котяй.
— Завтра к вечеру, — заметил матрос.
— Завтрева? — удивился хозяин.
Федосеич хотел остаться, проводить нового знакомца на пароход.
— Езжай… У тебя дело! — ответил ему Кузнецов.
— Мое дело какое! Ночью не идут пароходы. Это не на маяке на море. Стемнело — зажигай… Услыхал рынду или пароходный гудок — реви, давай сирену! Не-ет! Тут огней не зажигаем. А знаки — они стоят…
Хотелось Котяю прознать секреты гостя, а времени оставалось немного. Егор не пил, как назло. Котяй слыхал, что водится он с образованными из города, учит детей, лезет куда не надо…
Улучив миг, когда Егор после обеда вышел проводить Федосеича, торговец провел рукой по мешку. «Он образцы породы несет. Какие-то камешки. Не может быть, чтобы самородки такие здоровые!»
Жена Овчинникова, вылупив глаза, стояла перед багажом Егора.
— Иди, иди! — грубо сказал Котяй.
