— Ты что? — удивился он.
Она ударила его с другой стороны.
— Я тебе как дам сейчас еще раз…
— Врешь ты, Ксенька, что они в грехе живут, быть не может, — говорили утром бабы у пекарни, — она его вчера так хлестала! Видно, уж давно обвенчаны, не год и не два.
— Мало еще ему! — сказала Татьяна.
«Будет знать, как баловаться!» — подумал Егор.
— Тятенька, что к завтраку велите приготовить? — подбежала Катюша. — А как работу, будем ли седне начинать? Забой-то сохнет.
* * *
За сопкой из ущелья, как из трубы, несся дым на утихшую реку сплошными клубами. Солнца не было видно, только огненное пятнышко в небе, как пятачок.
Егор, Гуран и Сашка отправились в поход по приискам своей республики. По слухам, почти по всей реке теперь стояли шалаши и палатки.
Вода спа?ла, и целые деревья висели высоко в ветвях тайги. Там же остались коряги, рассохи. Весь лес в полосах пены. А на возвышенностях опять обгорелая сопка, болота, белый багульник, пойменный лес в свежей зелени, но среди разграбленной, разбитой наводнением природы вид его печальный. А на сухой высокой сопке опять все горит. У высокого тополя белеет балаган.
— Егору Кондратьевичу! Почтение! — старатели в шляпах и платках и в длинных рубахах оставляли лотки.
— Кто же лес зажег?
— Не мы. Христом-богом, не мы…
Чем выше поднимались по реке, тем меньше было старателей. Начались почти безлюдные места. Весь лес переломан наводнением, а пески чисты, все промыто — и леса и острова. Трава, как скошенная, огромными сплошными копнами на целые версты лежит на островах.
А в горах бушует пожар, и никто нигде не признавался и не мог объяснить, отчего горит лес. Кто-то же поджег его?
Наутро Егор, Гуран и Сашка опять взмахивали шестами и забирались все выше, все ближе к снегам. Воздух стал чище, а солнце все еще без лучей, словно блин или крышка от медной кастрюли катится по сопкам.
Ломило ноги и руки.
«Будет дождь!» — подумал Егор.
Ночью началась гроза. Ночевали у страшных чудовищ на берегу, и молния озаряла их белые голые тела.
Утром небо очистилось и пожары утихли. Прошли самый большой кривун, перетащили лодку через завалы, видели лед на берегу, голубые и зеленые козырьки — остатки наледей. Целые уступы волнистого льда виднелись в ущелье.
— Ложись! — крикнул Егор.
— О-е-ха! — воскликнул Сашка и припал ничком.
Лодку стало сносить.
— Кто?
— Человек целился, — сказал Егор.
Подняли головы, загнали лодку в залив, взяли оружие и вышли на берег.
— Меня тут стреляют уже не в первый раз…
* * *
Когда Егор вернулся, собрав десятину с дальних приисков, дела как посыпались на него.
— Надо запрет на вход на прииск для каторжных! — говорил Силин.
Пришел китаец, помогавший Ксеньке в пекарне.
— Моя раньше работай на пароходе! — сказал он Егору. — На тот год моя хочу открыть ресторан. Можно японский ресторан. Привезу японская мадама.
— Что такое ресторан? — спросил Силин.
— Харчевка! — объяснил Камбала.
— Андрюшка опять спиртом торгует, — доложил Гаврюшка.
— Пусть живет, — сказал Силин.
— Че пусть живет? — рассердился Сашка. — Я бы его выгнал.
— Видишь, как он весело играет.
— Мало ли кто играет…
— Еще приехал японец, — сказал Гаврюшка, — у него русских денег нет. Есть иностранное серебро… Как ценить, какой курс? Черт знает! Он привез японские шелка. Хочет открыть магазин. Пускать ли его? Такие шелка, такой красоты, что все сойдут с ума!
Очкастый приехал за хлебом, а потом зашел в контору. Егор сидел там в одиночестве и шил сапоги.
— Я скажу, что я очень рад, что вас выбрали президентом! Егор Кондратьевич! Выбрали лучшего! Конечно, правда! Но, Егор Кондратьевич, постройка пекарни — умное дело, иначе что бы люди делали в такое бедствие! Но что-то я еще хочу вам сказать.
Егор любил шить сапоги, умел шить и любил слушать кого-нибудь в это время.
— Президент должен быть на высоте человеческого понимания. Но есть люди, которые не понимают вашего благородства. И это несправедливо.
— А ты хлеб взял?
— Да… Но у меня к вам есть вопрос. Народ встревожен.
— Чем?
— Люди говорят, что ваша Катя была замужем до брака с Василием.
— Нет, не была — ответил Егор.
— Вы, Егор Кондратьевич, очень смело поступаете. Как можно? Молодые у вас все лето живут невенчаны, и разговоры об этом идут по всем приискам. Все говорят, что свадьбу вы не хотите справлять, не верите в бога, упрекают вас в безнравственности и в богохульстве.
— В Сибири есть места, — ответил Егор, — где живут невенчаны по два-три года. Потом приедет поп и сразу совершит все обряды.
— Другое дело… — Очкастый при каждой фразе клонил голову к плечу.
— Бывает, поп болен, то пьет, то торгует, то сам у богатых, уедет верст за шестьсот и гуляет по неделям…
— То в Сибири!
— И у нас бывало на Каме.
— Но я вам скажу, ваше степенство, что ее отец пил… А вам нужно здоровое потомство. Я вам желаю добра. И, бог знает, здорова ли она сама, такая чахлая! И еще… Народ очень возмущается. Ее отец продал свой участок. А это несправедливо.
— Я с него взыскать не могу, — ответил Егор.
— А есть закон у нас же! Вы сами установили… Участки не продавать.
— Да, есть закон. Но наказывать его не буду!
— Почему? Видишь, как ты выгораживаешь своих! Так они и обманывают вас, ваше степенство. А вы своим спускаете…
— Как же у дегтя стоять, да в дегте не вымазаться? — шутливо отвечал Егор и воткнул шило в кожу.
Толстяка ждал старовер-лодочник. Мешок с хлебом положили на возвышение, на досках посреди лодки и закрыли ватными куртками.
— С сыном Егора невенчанная живет, — сказал толстяк, когда веслами заработали.
— Какая женщина?
— Катька!
— Да она жена.
— Невенчана…
— Пусть живут.
— Это безнравственно. Грех. Если бы он не был президентом, не стоял бы во главе у нас, тогда можно бы не обращать внимания. Он и десятину себе берет, а делится, говорят, со своими.
… Таня и Катерина укладывали рубашки Егора и белье. Сашка вычистил ему ружье. Василий наточил кинжал.
— Куда ты собрался, Копдратич? — спросил Ломов.
