В Хабаровке все еще упорно идут слухи, что и в низовьях Амура и в верховьях Зеи хищники открыли несколько приисков с богатейшим содержанием золота в песках. По данным таможни, цифры ввоза опять растут. Вывоз увеличивается лишь в одном направлении — в Маньчжурию. Туда стали отправлять вина, апельсины, консервы из Владивостока. Барон согласен теперь, что порт может стать транзитным, для перевала грузов в Китай нужны лишь хорошие дороги. Все поддерживают проект, по которому Владивосток должен быть соединен с Петербургом железной колеей через Северную Маньчжурию. Только Петр Кузьмич не согласен с этой затеей аферистов. Он помнит, как Тифунтай в угоду им выступил с речью на съезде.
Барсукову показалось, что под окном прошел знакомый гольд. Через минуту послышался стук в дверь. Китаец слуга пошел открывать, и вскоре послышалась перебранка.
— Цо таки? Цо таки? — пищал голос старого знакомца.
Это был Писотька Бельды из деревни Мылки.
Барсуков вышел и провел его к себе, обрадовался, ходил по кабинету, потирая руки. Усталости и скуки его как не бывало.
С Писотькой в это лето произошли необыкновенные приключения. Он возвращался из Маньчжурии из города Сан-Сина, с ярмарки. Ему там все не понравилось, и он сожалел, что ездил туда и зря потерял время.
Старых маньчжур почти не осталось в Сан-Сине. Все молодые говорили по-китайски и похожи были на китайцев, Город разросся и оставался очень грязным, всюду сновали воры и жулики. Даже в ямыне губернатора Писотьку встретили не маньчжуры, а китайцы, плохо говорившие по-маньчжурски.
На обратном пути в Хабаровке на базаре, там, где пароходная и лодочная пристань, под глинистым высоким обрывом, на котором высится собор и попы играют в колокола на весь Амур, Писотька повстречал своего односельчанина Улугушку.
Они выпили по маленькой чашечке ханьшина и по другой… Улугушка рассказал Писотьке, что жил все лето на прииске и здорово греб золото. Теперь приехал, чтобы продать все китайцу.
Писотька слушал, и его зло разобрало. Писотькины глаза так и буравили собеседника. Он и сам мог бы золото мыть и возить в Китай на перепродажу рыжим. Туда разрешали ездить, по дороге ни русские, ни маньчжуры гольдов не обыскивали, об этом были указы и договоры русских и китайских властей.
Писотька не обращал внимания на разные рога, луки и шкуры в кабинете Барсукова. К русским, которые собирали подобные предметы не для дела и не для продажи, он относился с насмешкой и презрением. Писотька стал рассказывать про прииск, всячески приукрашивая подробности.
— Здесь, в Хабаровке, живет теперь Гао, — сказал он, — все это золото скупает!
«Гао! — подумал Барсуков. — Гао теперь взлетел высоко, ему и горя мало, что бы там ни было!» Гао своего старшего сына женил на дочери ссыльного, венчал в православной церкви. Он строил двухэтажный каменный особняк на соборной площади. Рабочие у него русские, китайцев он не берет. Умеет заставить каждого работать и поит водкой щедро. Жертвует на церкви, на благоустройство и на благотворительные цели.
На прииске Писотька бывал. На границе прииска стража смотрела зорче, чем на границе России с Китаем…
Человеку, которого в лучших намерениях постигла неудача, который испортил глупой поездкой все свои воспоминания о прошлом, не остается ничего иного, как сорвать на ком-нибудь свою досаду. Писотька решил, что теперь пусть всем будет плохо.
— На прииске порядка нету, власти настоящей нету, наших там ограбили… Меня тоже… Там беглый моет… Конесно, так ходит ево! Политичка ходит!
Писотька знал, что так называют каторжников, охраняемых строже всех, и что этих политических больше всего боится начальство.
— У-у! Какой политичка! — пугал он Барсукова.
— А где Егор Кузнецов? — вдруг спросил Петр Кузьмич.
— Егор? У-у! Ево дома! Ево всегда дома… Никуда не ходит. Хлеб пахает.
Долго еще говорили про прииск и про жизнь в Мылках и про Сан-Син. Писотька все не мог прийти в себя, он чувствовал, что лгать не умеет как следует. Досидели до ночи. После ужина Писотька ушел. Оп отправился вниз по оврагу на берег спать под свою лодку, а Петр Кузьмич отпустив слугу, зажег свою зеленую лампу в кабинете, поднял плетенную из соломы штору, закрывавшую днем окно от жары, опустил сетку из марли и уселся при вечерней прохладе за бумаги.
А через несколько дней барон Корф опять вызвал Барсукова к себе.
— Донос! — сказал оп. — Тамбовский крестьянин Овчинников прислал донос на своего брата. Сообщает местонахождение многолюдного прииска. Пишет, что не в силах более терпеть беззаконий, которые творит его брат с товарищами. Речка Ух… Создана выборная власть, и главу именуют президентом. Прочтите, пожалуйста, может быть, найдете знакомые фамилии, тут целый список приложен. Как быть? Если это сбор крестьян, то надо выслать полицию и приказать разойтись, не впутывая пока жандармов… Вы предлагали для сельскохозяйственной выставки первого поселенца Кузнецова, тут, оказывается, замешан какой-то Кузнецов…
— Однофамилец, вероятно.
Губернатор похудел. Жесткое лицо его загорело. Кабинет на полуторном этаже. Под окнами расчищенный кусок тайги с аллеями и с подсаженными молодыми липами. Большое окно под полосатым тентом открыто и затянуто сеткой.
Губернатор сказал, что если все подтвердится, то прииск надо немедленно разогнать. Он просил Барсукова быть готовым выехать немедленно в Николаевск.
В приемной Петр Кузьмич повстречал Оломова. Барсуков недолюбливал его. Оломов старый амурец, когда-то брал взятки с китайцев и с мужиков, а теперь считается честнейшим из полицейских чиновников.
— Богатые прииски открылись! — улыбаясь, сказал ему Оломов.
В тот же день пошла телеграфная депеша в Николаевск-на-Амуре начальнику округи Складковскому и в окружное управление полиции Телятеву. Губернатор приказал Оломову ехать с первым же пароходом в низовье.
После встречи с губернатором Оломов заехал в гостиницу к надежному человеку, к уполномоченному золотопромышленной компании Левашова, который только что приехал из Петербурга.
В тот же день к Барсукову зашли золотопромышленники Бенарцаки и Гинсбург. Бенарцаки заметно постарел, но еще весел и крепок. Пухлые пальцы его в кольцах с драгоценными камнями, на манжетах бриллиантовые запонки. Гинсбург рослый, красивый, одет как лондонский денди.
Оба золотопромышленника вели с Корфом переговоры об отводе им площадей для производства поисковых работ на реках, впадающих в Амур. Еще в прошлом году их уполномоченные приезжали сюда. Нынче доехали до Амура хозяева.
Барсуков пригласил их к себе домой. Бенарцаки заехал на почту и послал в Петербург телеграмму, смысла которой в конторе никто не понял.
… За столом у Барсуковых Бенарцаки рассказал, что он познакомился с господином Гинсбургом на пароходе, который переправляет пассажиров через Байкал.
— Какие виды там роскошные, лучше, чем на Женевском озере! А в Петербурге, господа, этому не верят, я тысячу раз говорил!
