— Избива-а-ают!
Налим схватил какого-то полицейского за лицо, закрыв ему глаза и рот своей широкой ладонью, и с размаха швырнул его на урядника так, что оба повалились.
Андрюшка Городилов чувствовал себя сегодня не одиноким контрабандистом, как всегда, а заодно с народом. Отчаянный драчун и смельчак, он цепко хватал своих давних врагов — полицейских и бил их, пинал своими коваными сапогами.
— Ловко ты их!
На прииске Андрей боялся президента, боялся Камбалы и старателей, а тут с ним заодно был весь приисковый мир Сейчас Андрюшка никого не боялся. Все за него! А самого себя он надеялся вызволить из любой беды.
— Я их сегодня покрошу!
— Аа-а! Вот ты где! — вдруг признал его какой-то краснорожий в мундире. — Тебя давненько ищут.
— Я не скрываюсь! — гордо ответил Андрюшка. — А вот я тебя тоже давно ищу, — схватил он краснорожего за рыжие усы, — пробить тебе башку ливорвертом?
— Илья! — вдруг воскликнул кто-то из солдат.
— Свой? — спросили солдаты у товарища.
— Свой!
— Вот, ребята, свой… Эй, не трожьте их.
— Ребята, не дерись! — крикнул Илья, меняясь в лице. Полувзвод солдат, только что прибывших с разгрузки баркаса, составлен был из бывалых солдат, ходивших не раз по границе за шайками хунхузов и участвовавших в стычках.
«Боже ты мой, да ведь это наши!» — думал Сукнов, торопясь вперед и оглядываясь на Илью, который сбросил картуз и кинулся умываться.
— Братцы, да братцы! — кричал Сукнов, вмешиваясь в свалку, — покоритесь! Себе же хуже делаете! — умолял он мужиков.
Но и солдаты и мужики ожесточились, и его никто не хотел слушать.
— Не жалей! — кричал ему унтер. — Это хищники, бродяги!
— Тут, ребята, братья встретились! Не бейте их! — говорили солдаты.
Высокий, мертвенно-бледный и вялый на вид старатель, с безумным взором блеклых бесцветных глаз вдруг ударил Сукнова палкой. Андрей увернулся, удар пришелся по ложе ружья.
— Ах ты, бродяга! — Сукнов ловко ударил мужика прикладом и сбил его с ног.
Раздался рев. Сшибая мужиков, солдат и полицейских, в толпе на две-три головы выше шапок поднялся перепуганный громадный и мохнатый кузнецовский медведь и развесил лапы над головами. Пасть его была оскалена, с длинного тонкого языка текла злая слюна.
— Эх, вот это зверь! — воскликнул кто-то.
— Братцы! Спасайся…
— Мужики озверели!
Раздался выстрел, но зверь схватил чье-то ружье и надвое переломил его. Толпа пришла в ужас.
— Не злоби его! Не стреляй!
— Всех погубит!
— Он ручной, служивые, не тронет!
Все кинулись врассыпную. Среди расступившегося народа весь в слезах бежал Васька.
— Миша… Миша… — кричал он. — Не любит, когда дерутся. А так он спокойный…
Но медведь его не слушал.
— В речку бегите, он воды не любит, — крикнул Васька двум полицейским.
Те спрыгнули с берега, и следом за ними забултыхались мужики. Один из полицейских понесся по быстрому течению.
— Тону-у! — орал он.
Медведь подбежал к споткнувшемуся уряднику.
— Братцы! Братцы, спасите! — заорал Попов, обращаясь к мужикам. В драке его подмяли, и кто-то из солдат, перепрыгнув через пень, нечаянно попал ему на ногу и, как видно, сильно ударил кованым сапогом.
Мишка задумчиво швырял урядника, как бы выбирая, где лучше ухватить его. Подскочил Илья и дал пинка зверю. Он хотел помочь уряднику подняться. Илья теперь с вымытым лицом, в нижней рубахе.
— Ладно, лежачего не бьем, вставай…
— Братцы, не могу… не трожьте! Помираю… — хрипел Попов.
— Давай руку, — сказал Илья, — ничего, отойдешь! Вставай!
Подошло начальство. Мужики расступились, снимали шапки и кланялись.
— Покоряемся! Прости, отец!
— Что значит покоряемся? И не думаем…
— Батюшка, господин ваше высокоблагородие, мы уйдем… — говорили многие старатели, уже пугаясь сейчас того, что сами наделали.
— Золото сдавать! — объявил Оломов. — Подходите семьями, будем проверять. Сразу усаживайтесь в лодки и отваливайте. — Он обратился к урядникам: — Тех из них, кто дрался, если запомнили, отделяйте… Отправим в город.
— Ружья к бою! — снова скомандовал поручик.
— Уйдем, батюшка! — Многие из них падали на колени.
— Стреляй! — насмешливо кричали Оломову из толпы старателей.
— Тебе, толстомясый черт, еще отольется, — крикнул Андрей Городилов. — Встретимся в тайге.
— Когда будут уходить, задерживайте тех, кто сопротивлялся, — повторил Оломов полицейским, — кого опознаете из этих крикунов — арестовать!
— Да вот уж погнали десяток! — ответил Ибалка.
Мимо провели Налима со связанными руками.
— Надо бы их всех в тюрьмы! — сказал пожилой полицейский.
— Пусть уходят, — серьезно заговорил Телятев, возвратившись в палатку, — лишь бы золото сдали. После такой потасовки кому охота отстаивать прииск… Они знают, что за сопротивление подлежат наказанию. — Телятев помолчал и с потаенной гордостью добавил: — В сознании вины теперь охотно и как можно скорей уйдут с прииска и все золото отдадут.
Где-то поблизости ласково баюкала женщина хныкавшего младенца.
«Провокация никогда не вредит! — подумал Телятев. — Я сразу всю округу, весь стан превратил в виноватых! Мужички совестливы, когда рыльце в пушку. В округе, где все виноваты, очень выгодно. Каждый захочет замолить, замять свое преступление, это ли не удача! Виновный мужичок совестлив и податлив!»
Еще утром никто не хотел уходить с прииска, а теперь, напротив, все спешили убраться поскорей от греха, чтобы не пришлось отвечать…
Полицейские обыскивали каждого, и писарь всех записывал. Многих отводили в сторону. Прошедшие обыск садились в первые попавшиеся им на берегу лодки и отъезжали.
Илью окружили солдаты.
— Поедем с нами! — говорил ему Сукнов. — У нас халка на озере и пароход на буксире. Ты протащишься на лодке три дня, а тут как выйдем и к обеду будем на Утесе.
— А возьмут?
— Я скажу поручику. Он говорит, что видел, как ты стоял и уговаривал не драться.
— Да, я домой собрался… А что Настя?
— Дома… Так поедешь?
— Я пожалуй. Когда надо?
— Да завтра, наверно, уйдем, когда всех перепишут.
— Иди-ка сюда! — позвал Илью пожилой полицейский.
Он стал что-то говорить.
