После Первой мировой войны Дягилев Стравинскому ничего не заказывал – договоренность о «Свадебке» была достигнута еще во время войны, «Лисицу» заказывал не он, а княгиня де Полиньяк. Серьезным препятствием к сотрудничеству со Стравинским были деньги, но, несомненно, также их непростые взаимоотношения, имевшие давние корни, а также скрытая борьба за лидерство. Тем не менее Дягилев конечно же искренне любил Стравинского как музыканта, восхищался его сочинениями, всегда стараясь представить балеты композитора как-то по-новому. В предшествующем сезоне новинкой была хореография Баланчина, в 1926 году он заказал Наталье Гончаровой новые декорации и костюмы для «Жар-птицы». Гончарова ответила Дягилеву любезной запиской: «Милый Сергей Павлович, на условия, которые ты мне делаешь для “Жар-птицы”, я согласна не потому, что предприятие русское или иное, а потому, что оно твое и музыка Игоря. Крепко тебя целую и Миша [Ларионов] тоже»28.
Насколько доверительными были их отношения, можно судить по письму, которое Дягилев получил от композитора 7 апреля в Монако.
«Дорогой Сережа, в надежде, что эти несколько строк еще застанут тебя, пишу тебе их в твердом убеждении, что примешь здесь сказанное таким, какое оно есть на самом деле.
Я двадцать лет не говел и делаю это теперь из крайней душевной и духовной необходимости – на днях я буду исповедоваться и перед Исповедью всех, кого смогу, буду просить простить меня. Прошу и тебя, дорогой Сережа, с которым столько работали вместе за истекшие без покаяния перед Богом годы, простить мне мои прегрешения так же искренно и сердечно, как прошу я тебя об этом.
Ответь мне, прошу тебя, одним словом, пожалуйста, я получу его еще вовремя.
Прошу тебя еще никому не говорить об этом письме – а если уничтожишь его – лучше всего. Тебя в мыслях братски целую.
Твой Игорь Стравинский»29.
У Стравинского были свои серьезные проблемы. Так же как и его друг Сергей, он страдал на чужбине в отрыве от родины и близких. Кроме того, у него были трудности в браке: из-за его романа с Верой Судейкиной его мучила совесть в отношении больной, немощной супруги. В этом крылась причина его озабоченности и подавленности. Откровенное признание Стравинского тронуло глубокие струны в душе Дягилева, и в тот же день он написал ответ:
«Дорогой мой Игорь. Письмо твое прочел со слезами, так как никогда, ни на минуту не переставал относиться к тебе как к брату и потому мне радостно и светло, что в твоем письме ты меня «братски целуешь». Помню письмо, которое ты написал мне после смерти твоего брата Гурия; вспоминаю также письмо, которое я тебе как-то начал давно писать, говоря тебе, что в минуту глубокого смятения, когда вспоминаю о Господе, ты живешь рядом, [и] на свете мне самому становится легче дышать.
Прощать, мне кажется, может только Бог, потому что Он один может судить. Мы же, маленькие, блудненькие, должны в моменты как распрей, так и раскаяний, иметь достаточно сил, чтобы братски поздороваться и всё забыть, что может вызвать жажду прощения. Если же у меня есть эта жажда, то это относится и ко мне, и хоть я и не говею, все же прошу тебя простить меня за мои вольные и невольные грехи перед тобой и сохранить в твоем сердце лишь то чувство братской любовности, которую я к тебе питаю.
Твой С. Дягилев»30.
Дягилев никогда не был чересчур религиозным, и ничто не указывает на то, что, став взрослым, он ходил в церковь. Но со Стравинским у него была одна общая черта – суеверие. Он постоянно во всем усматривал знаки, старался их как-то объяснить или на что-то через них повлиять. В карманах у него было полно всевозможных амулетов и оберегов от сглаза и порчи. В Италии он узнал от своего лакея Беппо массу разных новых примет. Судя по всему, он был равнодушен к модным спиритическим течениям и движениям религиозного обновления, которые были чрезвычайно популярны в то время во Франции. Этим он был сыт по горло, еще когда общался в последние годы с Философовым. Внезапное обращение Стравинского к вере искренне тронуло Дягилева, но его собственное отношение к религии не изменилось.
Дягилев встретился со Стравинским 18 мая на открытии сезона в Париже – Стравинский пришел на премьеру новой «Жар-птицы». Однако самым примечательным событием этого сезона была, несомненно, премьера «Ромео и Джульетты». Дягилев стал интересоваться сюрреалистами и заказал Максу Эрнсту и Хуану Миро декорации и костюмы к балету Ламберта. Больше всех ему нравился Эрнст, и в период работы над балетом (в Монако) Дягилев часто проводил с ним целые вечера. Сюрреалисты, впрочем, были убеждены, что искусство не должно быть утилитарным, и считали работу в театре святотатством. К парижской премьере «Ромео и Джульетты» (балет уже показали один раз в Монако) они подготовили демонстрацию. В первом антракте в зал вошла группа из пятидесяти демонстрантов, и, как только зазвучала музыка, они начали свистеть и шуметь, заглушая оркестр. Дягилев, знавший обо всем заранее, просил дирижера во что бы то ни стало продолжать. Он уже предупредил полицию, и она явилась очень скоро. Некоторые англичане, бывшие в зале, восприняли это как оскорбление английской музыки и решили вступить в бой с демонстрантами. Вот как описал происходящее сидевший в ложе Дягилева Прокофьев: «С балкона я видел, как феноменальные франты во фраках приняли боевую стойку и по всем правилам бокса стали наносить ужасные удары бедным демонстрантам. Один из них, получивший удар по голове, упал на землю и закрыл лицо руками. Тут же к нему подлетела дама в декольте и несколько раз ударила его программкой»31. Полиция под конец вывела мятежников из зала, и вечер, как и весь остальной сезон, окончился без происшествий.
И. Стравинский. Рисунок П. Пикассо
Как обычно, весь город собирался на дягилевские представления, но был один человек, которого Дягилев ждал особенно. В Париж приехал Всеволод Мейерхольд. Дягилев все еще надеялся уговорить его руководить «Урсиньолем». Даже если бы Мейерхольд продолжал отказываться, они, вероятно, могли бы придумать вместе еще что-нибудь интересное. Дягилев не ответил на два письма Мейерхольда, которые тот послал ему из Москвы. Режиссера, не знавшего ни слова по-французски, пригласили 27 мая на шикарный банкет, организованный Мийо. Дягилева на этом банкете не было. Через два дня Мейерхольд в сопровождении Прокофьева пришел на репетицию «Русских балетов» поговорить с Дягилевым. «Когда он [Дягилев] вошел в зал, я приблизился к нему и сказал, что тут Мейерхольд. Дягилев заволновался и поспешил к нему. Расцеловались. Дягилев сразу начал извиняться за то, что не ответил на письмо. “Вы понимаете, я так безумно занят сейчас со всеми премьерами […] Вот и сейчас, не смотрите, вечером премьера, а ничего еще не слажено […] Но ваши письма я все время ношу в кармане для ответа”. Тут он начал вынимать из карманов письма и бумажки, но, как назло, письма Мейерхольда не было»32. Прежде чем вернуться к своей работе, Дягилев пригласил Мейерхольда бывать в его ложе на любом спектакле. Это была невиданная честь. Прокофьеву, к примеру, он этого никогда не предлагал, что задевало композитора. На той неделе Дягилев еще раз встретился с Мейерхольдом, но, о чем они говорили, неизвестно. Мейерхольд собирался через год снова приехать в Париж и повидаться с Дягилевым.
