На следующий день пришло эмоциональное письмо от Бенуа: «Оторвалась частица меня самого, и у меня ощущение, что я стал калекой. И это даже страшно, ибо в последние годы Сережа не играл больше никакой роли в моей жизни: наши пути разошлись и при этом у меня не было ощущения, что я в нем нуждаюсь, как в чисто деловом, так и в духовном смысле. И вдруг теперь оказывается, что я был все еще в очень значительной степени “заполнен им”, оказывается, он занимал в моей душе, в моем уме и в моем сердце какое-то несравненное место, он продолжал там жить, и я продолжал по стародавней привычке к нему обращаться по всякому поводу, спрашивать его мнение и в то же время тревожиться за него и жить его интересами […] расстояние времени покажет […] что в сущности представлял собой этот стихийный человек, одна из самых характерных фигур нашей родины, соединявшая в себе все чары и всю непогасшую мощь русской культуры»46.
Стравинский нашел в себе мужество написать Нувелю только 27 августа:
«Мой дорогой Валечка,
хоть и трудно мне писать тебе эти строки, предпочитая молчание письму, выражающему так слабо то, что чувствуешь, но решил все-таки перебороть себя, думая, что и тебе будет немного легче, видя (хотя ты и сам это знаешь) и чувствуя ту острую боль, которую ношу в себе от внезапного исчезновения горячо любимого мною Сережи, и свидетелем чего пусть для тебя будет это письмо.
Очнувшись от ужасной вести (которую получил лишь через двое суток после кончины Сережи), первое, о ком я подумал, – это о тебе и Павке, и пусть это письмо будет также обращением к нему. Несмотря на горечь осиротения вашего, я почувствовал облегчение в сознании, что кроме меня есть также люди, которых он очень любил и которые горько в сердце своем его оплакивают. Верьте, друзья мои, что я всем сердцем разделяю вашу скорбь и молюсь Господу нашему [—] да упокоит Он, милосердный, его душу, такую богатую и отзывчивую. […]
Сердечно тебя и Павку обнимаю.
Твой Игорь Стравинский»47.
Ответ, написанный Нувелем несколько дней спустя, представляет собой великолепный монумент многолетней дружбы, и, возможно, этот текст наиболее точно из всех, когда-либо написанных, характеризует Дягилева:
«Душевно тронут твоим прочувственным письмом. Вижу, что мы испытываем одинаковую скорбь. Я лишился человека, с которым меня связывала 40-летняя дружба, и я счастлив, что этой дружбе я никогда не изменял.
Многое нас соединяло, многое разъединяло. Часто я страдал от него, часто возмущался. Но теперь, когда он в могиле, – все забыто, все прощено, и я понял, что к этому исключительному человеку не была приложима обыкновенная мерка житейских отношений.
Он жил и умер “любимцем Богов”. Ибо он был язычник, и язычник – дионисианец – не аполлонец. Он любил все земное – земную любовь, земные страсти, земную красоту. Небо для него было лишь прекрасным куполом над прекрасной землей. Это не значит, что в нем не было никакой мистики. Но мистика эта была языческою, не христианского порядка.
Вместо веры – суеверие, вместо страха Божьего – ужас перед стихией и ее тайной, вместо христианского смирения – чувственное, почти детское умиление.
И, – как у язычника, – смерть его была прекрасна. Он умер в любви и красоте, под ласковой улыбкой тех Богов, которым он всю жизнь и со всей страстью служил и поклонялся.
И я думаю, таких не может не любить Христос.
Крепко тебя обнимаю.
Твой В. Нувель»48.
Менее чем три недели после того, как Нувель написал это письмо, Валентина Дягилева в числе примерно сорока прочих заключенных Соловецкого лагеря вывели на улицу и казнили. Его семья так никогда и не узнала, что с ним произошло, даже то, что его арестовали и посадили в тюрьму, стало известно лишь после его смерти. Разумеется, Валентин находился под особым надзором властей из-за повышенного внимания к его судьбе французского правительства, и вряд ли Валентина могли убить, пока его брат оставался жив. Советские власти, видимо, посчитали, что со смертью Сергея Дягилева правительство Франции должно было потерять интерес к этому заключенному.
Двоюродные братья Сергея Дягилева, Павел Корибут-Кубитович и Дмитрий Философов, умерли в 1940 году: Павел – в Монте-Карло, Дмитрий – в Варшаве. Александр Бенуа дожил до глубоких седин. Он скончался в Париже, немного не дожив до девяноста лет. Почти до конца своих дней он продолжал творческую деятельность в качестве писателя и критика. Вальтер Нувель ушел в тень и работал консультантом в различных балетных и оперных труппах. Он написал первую биографию Дягилева, которая так никогда и не была издана, но легла в основу книги Хаскелла. Нувель стал «литературным негром» Стравинского и написал в том числе «автобиографию» композитора «Chronique de ma vie».
[338] Стравинский сделал блестящую карьеру и остался наиболее значимым композитором своего поколения. Прокофьев вернулся в Советский Союз. Он умер в 1953 году в один день с Иосифом Сталиным, и его кончина тогда осталась почти никем не замеченной. Нижинский умер в 1950 году в лондонской психиатрической лечебнице. Леонид Мясин объездил весь мир, работая балетмейстером, он руководил различными труппами, продолжавшими воплощать в жизнь художественные принципы Дягилева. В послевоенные годы Баланчин положил начало великому расцвету американского балета и придал классическому балету ту форму, в которой он существовал на протяжении ХХ века и существует до наших дней.
Л. Бакст. Портрет В. Нувеля
Родственники Дягилева, оставшиеся в Советском Союзе, стали жертвами репрессий. Сын Валентина Сергей был арестован в 1937 году как враг народа и сослан в Норильск, где работал на рудниках. Через четыре года после смерти Сталина его реабилитировали, и он смог вернуться в Ленинград, где стал дирижером симфонического оркестра.
[339] Стравинский увиделся с Сергеем Валентиновичем во время своего визита в Советский Союз в 1967 году. Дочь Сергея Валентиновича, Елена Сергеевна (которая не только предоставила важную информацию для этой книги, но и стала одним из ее вдохновителей), проведя юность в скитаниях, переезжая с одного места ссылки на другое, в конце 50-х годов вернулась вместе с отцом в Ленинград и работала там учителем английского и французского языков. Она стала свидетелем того, как городу вернули его историческое название. Ее сын – композитор и дирижер – также живет в Санкт-Петербурге.
1. Бенуа – Нувелю. Из письма от 25 августа 1929 г. // Карасик. С. 242.
