Последний козырь – решение о разрыве – выложил, скорее всего, тоже сам Дягилев. Теперь уже ничто не мешало Философову с легким сердцем покинуть Санкт-Петербург. «Пока я все делал, чтобы разойтись принципиально, – это до конца не удавалось. Но при первой житейской грязной истории, которая для меня лично грязь, – Сережа нашел возможным совершенно устраниться»3. Он решил уехать 10 февраля 1906 года, еще до отъезда Гиппиус с Мережковским. Дягилев об этом не знал. Поезд уходил в 12 часов дня с Варшавского вокзала, откуда они в прежние времена отправлялись вместе в заграничные поездки. В этот день в 11 утра Дягилев ночным поездом прибыл на Московский вокзал и на месте узнал, что Философов через час уезжает. Он помчался через заснеженный центр города на Варшавский.
«За пять минут до отхода поезда приехал Сережа. Мы с ним крепко поцеловались. Было страшно тяжело, очень тяжело. Жалость просто залила душу. И мне было страшно. Да и вообще очень жутко. Господи, как-то все будет»4.
На этом фактически и закончился их роман.
Политическая ситуация в течение всего 1905 и 1906 годов оставалась напряженной, что не могло не отразиться на артистическом мире. Все крупные учреждения культуры в России, такие как театры, музеи, консерватории и Академия художеств, были подчинены огромному бюрократическому аппарату и не обладали административной самостоятельностью. Во главе каждого учреждения, как правило, стоял тот или иной великий князь, приходившийся родным или двоюродным братом царю. Еще до 1905 года велись осторожные дискуссии о предоставлении большей независимости учреждениям культуры, однако результатов они не приносили. В Петербургской консерватории, во главе которой стоял Н. А. Римский-Корсаков, отмечались волнения и протесты со стороны студентов. Студенты требовали права голоса в принятии решений и отмены телесных наказаний (например, один из преподавателей, Леопольд Ауэр, имел обыкновение бить студентов смычком по голове)5. Когда Римский-Корсаков, встав на сторону студентов, опубликовал в газете аргументированное открытое письмо, при этом достаточно осторожное, его тут же уволили. Сокращение Корсакова вызвало новые протесты, и ряд преподавателей, в том числе Александр Глазунов и Анатолий Лядов, подали заявления об уходе. Взбунтовавшихся студентов отчислили, а «революционные» оперы Римского-Корсакова правительство запретило к постановке.
Волнения не обошли стороной и дирекцию императорских театров. Дягилев, державший нейтралитет во время дискуссий о Римском-Корсакове и консерватории, с открытым забралом принял участие в восстании в театре. Непосредственным поводом для этого стало трагическое событие, ставшее истоком всех беспорядков, – самоубийство балетмейстера Сергея Легата.
Осенью артисты балета устроили забастовку, требуя права голоса в работе над сценическим образом. Был создан комитет, в который вошли три будущих корифея «Русских балетов»: Анна Павлова, Тамара Карсавина и Михаил Фокин. Дирекция (в лице все того же Владимира Теляковского) грозила наказать бунтовщиков и требовала от всех артистов и балетмейстеров, чтобы они написали письменное заявление о лояльности. Восстание в балетной труппе положило начало тесной дружбе между Дягилевым и Фокиным. Нувель вспоминает, что Фокин часто приходил к Дягилеву советоваться. Дягилев рекомендовал Фокину не отступать, «с тем чтобы спровоцировать еще больше беспорядков»6. Дягилев держался в стороне до тех пор, пока события не приняли драматический оборот.
Среди написавших заявление о лояльности был Сергей Легат – один из братьев Легат, с которыми Дягилев когда-то работал над несостоявшейся постановкой «Сильвии». Легат написал заявление под давлением со стороны дирекции, и ему было очень стыдно за это перед остальными членами труппы. Он чувствовал себя предателем до такой степени, что 17 октября перерезал себе горло бритвой.
Нувель позже писал, что самоубийство Легата произвело тяжелое впечатление на Дягилева, уверенного в том, что хореографа довела до этого вся постановка дела в дирекции императорских театров, где было принято строить карьеры «не по талантливости, а по угодливости, распространению доносов и вредных сплетен»7. Через десять дней после смерти Легата Дягилев опубликовал очень запальчивую по тону, но довольно туманную по содержанию статью под названием «Пляска смерти», в которой возлагал вину за смерть Легата на Теляковского. В заключение он писал:
«В данный момент Россия одевается в новый наряд; неужели же в области искусства, этого необходимого двигателя всякой культуры, не настанет час обновления и час новых людей?»8
Нельзя отрицать известной доли оппортунизма в поведении Дягилева, имевшего свои счеты с Теляковским, но, судя по реакции его друзей, выраженное им возмущение все восприняли как совершенно искреннее9. Среди заметных общественных фигур страны один только Дягилев горячо вступился за артистов балета, и это значительно прибавило ему веса и авторитета в их среде.
Многие художники, до этого связанные с «Миром искусства», в том числе Грабарь, Добужинский и Серов, в середине 1905 года объединились вокруг нового журнала сатирической направленности «Жупел», в котором языком карикатуры выражали свое политическое недовольство. Дягилев лишь косвенно соприкасался с редакцией этого журнала, очевидно понимая, что цензура никогда не допустит публикации его статей. И действительно, через три месяца правительство запретило журнал, взяв на себя неустойку, а главный редактор Зиновий Гржебин был посажен в тюрьму. Дягилев, используя связи с высшими чиновниками, старался что-то сделать для освобождения Гржебина, и через некоторое время это ему удалось.
[132]
В столь накаленной политической обстановке Дягилев должен был действовать осторожно. Он не собирался портить отношения с правительственными чиновниками и в то же время не хотел отталкивать от себя левые прогрессивные силы из артистической среды. Он никогда публично и открыто не критиковал правительство, но из его статей ясно видно, что он был сторонником радикальных изменений и поддерживал тех, кто обличал режим. Некоторое время Дягилев тес но общался с Максимом Горьким, одним из наиболее радикальных и, конечно, самых известных представителей левой интеллигенции в России. Горький задумал издавать совместно с Грабарем новый общедоступный художественный журнал, и вдвоем они обратились за помощью к Дягилеву. Тот реагировал поначалу с энтузиазмом, но потом, похоже, не очень расстроился, когда из этой затеи ничего не вышло. Из его собственных художественных начинаний ни одно не проходило без финансовой поддержки властей, и он очень хорошо понимал, что если он хочет и дальше работать на художественном поприще в России, то всегда будет нуждаться в помощи правительства и двора.
