За последний месяц прибыла масса народу из Санкт-Петербурга: приехал помогать Нувель (он все охотнее брал на себя функции Сережиного секретаря), вместе с «неутомимым» Грабарем и князем Владимиром Аргутинским-Долгоруковым, состоятельным коллекционером и поклонником искусства, который в последние годы играл все более значительную роль в среде мирискусников. Странное впечатление производило отсутствие Философова. Он был в Париже, но не появлялся и так тщательно избегал встречи со своим бывшим возлюбленным и остальными друзьями, что в сентябре – октябре безвылазно просидел на Рив Гош,
[142] чтобы как-нибудь случайно не столкнуться с Сергеем. Демонстративное отсутствие Дмитрия, конечно, не осталось незамеченным. Философов и Мережковские на выставку так и не пришли. Дягилев писал мачехе о том, что он их не видел и что это ему неприятно24.
6 октября выставку открывал президент Франции. В двенадцати залах Гран-Пале, в которых она разместилась, было выставлено 750 работ, принадлежавших всевозможным коллекционерам. Собрать все эти работы вместе оказалось непросто. Знаменитые коллекционеры, такие как Третьяков и Тенишева, в силу разных причин не захотели предоставить свои картины, отказал и Русский музей. Поэтому на выставке практически не были представлены передвижники, но, быть может, это было даже к лучшему. Французские залы «Осеннего салона» изобиловали работами Сезанна, Гогена, Матисса и даже Пикассо. Если бы напротив картин Сезанна разместили работы его современников Сурикова или Крамского, русское искусство не так скоро простилось бы с репутацией провинциального. Возможно, Дягилев это понимал и поэтому уделил много внимания творчеству недавно скончавшегося Михаила Врубеля (его картинам был отдан целый зал), а также молодым художникам Ларионову, Гончаровой, Судейкину и Сапунову. Он помог Ларионову приехать из далекого Тирасполя в Париж на открытие выставки25, поскольку оба они с Бакстом считали его самым талантливым среди молодых26.
Парижские отзывы о выставке были в основном хвалебными. Газета «Ле Фигаро» посвятила ей большую статью, в которой больше всего превозносили Врубеля. Дягилева избрали почетным членом Салона, Бакста, Бенуа, Рериха и Ларионова, а также Врубеля посмертно – обыкновенными членами.
[143] Но назвать это триумфом или сенсацией все равно было нельзя. Русское искусство произвело во Франции благоприятное впечатление, но его успеху способствовал тот факт, что прежде оно было практически неизвестно. Однако могло ли оно соперничать с той яркой новизной, которая отмечалась в 1906 году в искусстве Франции? Помимо всего прочего, этой единственной выставкой все и закончилось. Русское искусство продемонстрировало все лучшее, на что оно было способно, и следующая выставка могла стать в лучшем случае повторением предыдущей. Если Дягилев хотел превзойти самого себя, он должен был расширить сферу своей деятельности, выйти за пределы одного лишь изобразительного искусства.
После закрытия «Осеннего салона» российская выставка была показана также в Берлине, а чуть позже, в сильно сокращенном виде, на Биеннале в Венеции. В Берлине выставка прошла с не меньшим успехом. «Выставка удалась и разместилась. Немцам нравится, народу толпа. Все то же самое!» – писал Дягилев Нувелю. Он так и не стал поклонником Берлина: «Я уезжаю в понедельник из этого скучного и нудного Берлина […] Единственное любопытное было поболтать с Вильгельмом,
[144] но он говорит такие глупости, что уши вянут. Апломбу больше, чем у меня…»27
В начале декабря он на некоторое время вернулся в Санкт-Петербург, но 23 декабря снова отбыл в Париж встречать Рождество. У него уже наметился круг знакомств среди бомонда французской столицы. В числе его наиболее влиятельных новых знакомых были графиня де Греффюль, состоятельная покровительница искусств, и ее племянник поэт Робер де Монтескью. Скорее всего, Дягилев познакомился с Греффюль через Монтескью, с которым он был близко знаком с 1898 года. Известный гомосексуалист, Монтескью, кроме всего прочего, ввел Дягилева в соответствующую среду в Париже. У Дягилева сложились с Монтескью настолько хорошие отношения, что в конце 1906 года они даже совершили совместную поездку в Санкт-Петербург.
И Греффюль и Монтескью были из породы людей, которые очень импонировали Дягилеву. Эстеты-аристократы, невероятно утонченные, невообразимо богатые, тонко чувствующие моду и все экстраординарное, они, подобно Дягилеву, считали свои пристрастия в искусстве фундаментом собственной личности. Жизнь и искусство были для них нераздельны, и лучше всего это доказывает тот факт, что они послужили прототипами для двух персонажей эпопеи Пруста «В поисках утраченного времени»: Греффюль выведена писателем под именем герцогини Германтской, а Монтескью предстает в образе барона де Шарлю.
Дягилев нуждался в их деньгах и связях, кроме того, они укрепляли его самооценку и веру в свою миссию; они были в то же время интересными собеседниками. Что касается Греффюль и Монтескью, то для них Дягилев был интересен своей двойственностью; с одной стороны, необыкновенно утонченный эстет, с другой – человек действия, деловой, экспансивный и космополитичный. Возможно, им доставляло удовольствие расхожее мнение, что за этими щегольскими усами, лорнетом и напомаженной шевелюрой скрывается дикий татарин, но оба они были достаточно умны и сознавали, что перед ними личность отнюдь не примитивная, а, напротив, исключительно современная.
XIII
Царь Борис и царь Сергей
1907–1908
Вернувшись в Париж, Дягилев постарался как можно быстрее собрать коалицию для осуществления нового плана – цикла из пяти концертов русской музыки, так называемых «исторических» концертов на сцене Гранд-опера. Такая идея возникла еще в сентябре, накануне открытия «Осеннего салона»1. Правой рукой Дягилева в Париже была графиня де Греффюль, которую он совершенно покорил, устроив у нее дома за роялем импровизированный концерт русской музыки.
[145] В России он нашел поддержку в лице Александра Танеева (не путать с Сергеем Танеевым!), весьма посредственного композитора, но с прекрасными связями при дворе, а также великого князя Владимира Александровича, дяди царя, который в недавнем прошлом являлся председателем отборочного жюри для «Осеннего салона». Владимир Александрович был третьим сыном Александра II и самым старшим представителем рода Романовых. Симпатия великого князя к Дягилеву оказывала последнему невероятную поддержку, но, скорее всего, полностью он осознал это лишь после внезапной кончины Владимира Александровича в начале 1909 года.
