Самое большое денежное пожертвование поступило от жившего в России роттердамца Хендрика ван Хилсе Ван дер Палса. Этот совладелец резиновой мануфактуры жил в Петербурге с 1863 года и был большим любителем музыки. В музыкальных кругах он познакомился с Вальтером Нувелем, который затем свел его с Дягилевым. Сын Хендрика Николаас в дальнейшем стал известным музыковедом и автором первой биографии Николая Андреевича Римского-Корсакова. Хендрик Ван дер Палс слыл в петербургском музыкальном мире известным меценатом, в частности, он субсидировал цикл концертов Александра Зилоти.
[146] Для Ван дер Палса было важно общественное признание (с 1914 года он стал консулом Нидерландов в Петербурге). Дягилев в знак благодарности сделал его членом отборочного жюри «исторических концертов», куда входили Глазунов, Рахманинов и Римский-Корсаков2.
Похоже, что к концу года многие меценаты Дягилева сдержали свои обещания, но его собственные финансы находились в столь плачевном состоянии, что ему даже пришлось одолжить у Бенуа пятьсот франков, чтобы как-то продержаться несколько месяцев3. Несмотря на это, в январе Дягилев с головой погрузился в работу по подготовке концертов.
Дягилев исходил из того, что в ближайшее время он будет в основном находиться за границей. В 1907 году он отказывается от своей квартиры на Фонтанке, а приезжая в Петербург, что происходит все реже и реже, останавливается в отеле «Европа». Его старая няня перебирается в небольшую квартирку его родителей в Петергофе4.
Высказывались разные мнения о том, почему Дягилев так резко перенес центр своей деятельности за границу. Как это обычно и бывает, отчасти это объяснялось стечением обстоятельств, но в остальном – заранее продуманной стратегией. Были и личные причины: разрыв с Дмитрием осложнил отношения Дягилева с родственниками. Он пока не хотел бывать у Философовых, что негативно отразилось на его отношениях с мачехой, обычно очень теплых. Короткие записки, которые он посылал ей все реже, уже лишены той сердечности и сокровенных подробностей, которые были характерны для их прежней переписки. Несомненно, сыграли роль и Мережковские. Отец и мачеха Дягилева продолжали поддерживать с ними дружеские отношения, что не могло не ранить чувств Сергея, воспринимавшего это как предательство. Хотя бы один характерный пример: летом 1905 года, в тот самый период, когда разрыв Дягилева с Философовым стал неминуем, Мережковский и Гиппиус как ни в чем не бывало приехали на несколько дней погостить к его отцу в Одессу5.
Были и деловые соображения, заставившие Дягилева задуматься о загранице: он, видимо, понимал, что возможности его дальнейшей карьеры в Петербурге исчерпаны. Еще в 1901 году ходили упорные слухи, что «Дягилев делает отчаянные попытки стать министром культуры».
[147] После его увольнения из театра эти надежды развеялись, но революция 1905 года создала новые перспективы, которые сулили ему важный административный пост в Министерстве культуры. Забастовка артистов балета пошатнула позиции Теляковского в качестве директора императорских театров, и Дягилев возлагал надежды на то, что Сергей Витте (тогдашний председатель Совета министров), которого он знал достаточно хорошо и, как пишет Нувель, очень уважал, замолвит за него слово.
[148] Но когда в конце 1905 года карьера Витте быстро пошла на спад, эти надежды тоже не оправдались. Последний шанс получить руководящий пост в России появился осенью 1906 года. Пожилой граф Иван Толстой, до этого много лет бывший вице-президентом Академии художеств (ее президентом всегда был великий князь, а практическое руководство осуществлял вице-президент), собирался в отставку, и многие стали поговаривать, что Дягилев – единственный серьезный кандидат ему на замену. Но одна мысль о том, что этого человека могут назначить на столь ответственный пост в столь уважаемом учреждении, многим пришлась не по душе. Даже умеренные оппоненты заскрипели перьями, чтобы отвести угрозу назначения этого кандидата. Всеми признанный искусствовед Лазаревский в полемической статье, опубликованной в «Слове», писал: «В карьере г-на Дягилева, кроме выставки портретов и выставки произведений русских художников за границей, трудно отметить что-либо значительное, которое имело бы серьезное влияние на развитие русского искусства […] Можно представить себе, во что обратится наша Академия, когда бразды правления перейдут к г. Дягилеву, человеку партийному и, в убеждениях своих художественных, крайнему»6. Несмотря на все успехи, Дягилев по-прежнему оставался очень спорной и порой ненавидимой фигурой у себя на родине, а допускать какие-либо новые волнения в художественном мире власти не хотели. Последствия этого оказались двоякими. Дягилева вынудили уехать за границу, так как у него уже не оставалось возможностей продолжать карьеру в России. С другой стороны, правительство готово было материально поддерживать его деятельность во Франции, поскольку тот же Дягилев, но не у себя на родине, а где-то далеко всех устраивал. Не вызывая смуты дома, он мог способствовать восстановлению международного престижа России, который сильно пострадал в результате неудачной войны. Лишь отправив с глаз долой этого «готтентота» и «башибузука», можно было его контролировать, сохраняя при этом его материальную зависимость от двора.
Впрочем, идея Дягилева о покорении Парижа была продиктована не одними только негативными причинами. Нельзя недооценивать его патриотический пафос, стремление познакомить Запад с русским искусством. Не меньшую роль сыграл и его возросший интерес к французскому художественному авангарду, о чем свидетельствуют последние номера «Мира искусства». Его внимание к тому, что происходит в Париже, объяснялось и любовью к современной французской музыке, горячими поклонниками которой были Нувель и Кузмин. Мир музыкальных пристрастий Дягилева со студенческих лет определяло, с одной стороны, его увлечение романтическим классицизмом Чайковского, а с другой – экспериментами Вагнера в области гармонии. Золотой серединой служила новая музыка Дебюсси и Равеля, в которой гармоническое новаторство сочеталось с классической верностью точности и пропорциям.
В начале апреля в Париж приехал Нувель, и вместе с Дягилевым они часто ходили по делам. Бенуа тоже жил неподалеку, но от организационных дел держался в стороне. Бенуа в письме Серову так описал парижскую жизнь Вальтера и Сергея: «Здесь начинает собираться état-major du géneralissime Diaghilew.
[149] Самого его я застаю вчера в донельзя потемкинском виде (и вот как ты должен его написать) – шелковом золотистом халате нараспашку и в кальсонах с горизонтальными полосками. Было уже около часу дня, но его светлость лишь изволила вылезать из кровати. Тут же черненький и немного желтенький Валичка Нувель, с потрясающим мастерством завязывавший галстук»7. Дягилев жил в отеле «Мирабо» на рю де ла Пэ, где он снимал три номера (один себе, второй, вероятно, для Маврина, а третий – для своего слуги Василия). В одном из номеров стоял рояль, и в тесном кругу русские проводили музыкальные «сеансы»: Скрябин за роялем, Шаляпин поет8.
