По прошествии времени не совсем понятно, каких принципов придерживался Дягилев, составляя программы концертов. Русская музыка не была в диковинку на Западе: и Чайковский и Антон Рубинштейн много выступали за границей, но большого отклика не вызвали. Композиторы балакиревской «Могучей кучки», такие как Мусоргский, Кюи, Римский-Корсаков и Бородин, не привлекли особого внимания, впрочем, французские снобы создали своего рода культ Мусоргского. Из Чайковского в программу включили не самую удачную Вторую симфонию (возможно, этот выбор объяснялся тем, что якобы в ней ярко проявился национальный характер) и симфоническую поэму «Франческа да Римини». Кроме того, Дягилев старался брать в программу концертов как можно больше оперных арий: из «Бориса Годунова» Мусоргского, «Князя Игоря» Бородина, «Тамары» Балакирева и «Руслана и Людмилы» Глинки, а также много музыки Римского-Корсакова (из оперы «Ночь перед Рождеством», «Сказки о царе Салтане», «Снегурочки», «Млады» и «Садко»). Молодое поколение представлял Сергей Рахманинов, который должен был сыграть свой Первый фортепианный концерт.
[150] В качестве единственного действительно свежего номера во всей музыкальной программе планировалась мировая премьера «Поэмы экстаза» Александра Скрябина. Но, несмотря на то, что Скрябин «работал дни и ночи»9, закончить симфоническую поэму до середины мая ему не удалось. В результате были исполнены не самые новаторские его произведения: Вторая симфония и фортепианный концерт.
С. Дягилев. Рисунок Ф. Шаляпина
В эту эклектичную и не особенно продуманную программу вошло немало редко исполнявшейся или вообще не исполнявшейся до этого музыки, достаточно традиционной по характеру. Некоторые произведения, такие как сочинения Ляпунова и того же Александра Танеева, были откровенно слабыми. Чтобы добиться выдающегося успеха с такой программой, Дягилев должен был заручиться участием самых лучших и самых ярких солистов, певцов и дирижеров.
Настоящей звездой программы стал бас Федор Шаляпин, уже снискавший себе славу на Западе своими выступлениями, в том числе в Ла Скала (в 1904 году). Шаляпину предложили весьма солидный по тем временам гонорар в 1200 рублей, и он быстро согласился10. В качестве других выдающихся солистов были привлечены сопрано Фелия Литвин и тенор Дмитрий Смирнов. Но самой сложной задачей для Дягилева было пригласить уже немолодого Римского-Корсакова в качестве дирижера его произведений. В Корсакове видели наиболее выдающегося среди здравствующих русских композиторов, преемника музыкальных традиций Мусоргского и Бородина. Для престижа концертов и веры Дягилева в свое дело участие Римского-Корсакова было абсолютно необходимо. Но Корсаков был из лагеря Стасова, хоть и придерживался собственной линии поведения, к тому же его отношения с Дягилевым, конечно, не улучшились с тех пор, как композитор указал ему на дверь. Стремление Дягилева во что бы то ни стало привлечь к участию в гастролях Римского-Корсакова объясняется его искренним восхищением талантом композитора.
Поначалу никакие уговоры не помогали. Корсаков уже и раньше (например, в период студенческих волнений) проявлял непреклонность, к тому же ему было чуждо тщеславие. На него не действовали обещания славы и денег. Первая его реакция была не слишком обнадеживающей: «В Париж, нет! Я не поеду, чтобы видеть публику, которая не поняла нашего Чайковского»11.
Дягилев в ту весну писал композитору несколько раз, консультировался с ним и сообщал о ходе подготовки, одновременно продолжая настаивать на его участии: «Я не теряю надежду на Ваше участие в Париже. При всех бесконечных трудностях, которые представляет это дело, нельзя работать без мысли о поддержке со стороны любимого и дорогого учителя. Подумайте, как Вы опечалите нас Вашим отказом и еще более – какой вред Вы принесете делу, которому Вы выразили Ваше сочувствие. Ради бога, согласитесь на нашу просьбу, путешествие это не будет для Вас томительно, мы окружим Вас всеми возможными заботами о Вас, будем к Вашим полнейшим услугам, а Вы нам сделаете величайшее одолжение и поможете нам как никто другой помочь не может»12. Вскоре после этого Римский-Корсаков встретился с Дягилевым в Петербурге для обсуждения дальнейших деталей. Дягилев писал, что Римский-Корсаков появился «в огромной шубе и замерзших очках, волновался, грозил длинными пальцами, бранил всю французскую музыку и вдруг однажды, вернувшись домой, я нашел его маленькую визитную карточку, на которой было написано: “Коли ехать, так ехать! – кричал воробей, когда кошка его тащила по лестнице”. И он поехал»13.
Сергей Дягилев
Параллельно Дягилев укреплял и расширял свои контакты в Париже. Большое значение для него имело общение с музыковедом Кальвокоресси, поскольку тот не только был знатоком русской музыки (что было редкостью во Франции), но и хорошо разбирался во вкусах французской публики. Через Греффюль (представлявшую его в бомонде) и Робера Брюсселя, влиятельного музыкального критика из газеты «Фигаро» (который обрабатывал прессу), Дягилев познакомился и с Габриелем Астрюком. Это был нужный человек в нужном месте, деятельный антрепренер, ориентировавшийся на элиту, сочетавший в себе многие качества. Как музыкальный издатель он выпустил произведения Глинки, Даргомыжского и Римского-Корсакова, а как продюсер концертов пытался устроить в 1904 году европейские гастроли Александра Скрябина. В то же время Астрюк обладал поразительным чутьем на вкусы широкой публики. Так, в 1905 году он предложил услуги продюсера Мата Хари, которая в тот сезон произвела фурор в Париже своими экзотическими танцами. Кроме всего прочего, он знал особенности французской бюрократической системы и финансовых механизмов, всю инфраструктуру – одним словом, то, в чем Дягилев совершенно не разбирался и поэтому полностью от него зависел. Не случайно говорили, что «Астрюк совершенно закабалил себе Дягилева, который при нем очень тих и скромен», что было для него нехарактерно14.
16 мая состоялся первый концерт, на котором присутствовали великие князья – четверо из дома Романовых, русский посол, Рихард Штраус (он сидел в ложе Дягилева), а также сливки французского общества15. После того как Шаляпин исполнил арию из «Князя Игоря», зал взорвался овациями, не стихавшими очень долго. Затем на сцену вышел дирижер Никиш для исполнения следующего номера, «Камаринской» Глинки, но публика продолжала вызывать Шаляпина. Все попытки дирижера утихомирить публику ни к чему не привели. Тогда Никиш бросил дирижерскую палочку и ушел со сцены.
«Публика не знала, что делать, – писал Дягилев, – многие начали уходить, наверху принялись шуметь и вдруг, в минуту затишья, сверху театра, на всю залу завопил зычный бас по-русски: “Камаринскую, е… вашу мать”. Вел. князь Владимир Александрович, сидевший рядом со мной в ложе, встал и обратился к жене: “Ну, кажется, нам пора домой, княгиня”. Так окончился мой первый дебют в Париже!»16
