В начале 1908 года Дягилев подписал в Париже контракт на спектакль «Борис Годунов» с датами представлений 19, 21, 24, 26 и 31 мая. На главные роли были опять приглашены Шаляпин и Смирнов, первый – с колоссальным гонораром в 55 тысяч франков36. Выступить режиссером должен был Александр Санин из Московского художественного театра Станиславского, прославившийся постановками массовых сцен37. Хор был из Большого театра в Москве, так же как и бригада рабочих-декораторов под руководством инженера сцены Карла Вальца.
Как писал Вальц, к такому решению пришли, «так как рабочие руки за границей были очень дороги»38. Впрочем, Дягилев и сам хотел предотвратить возможные конфликты с техническим составом из Гранд-опера. С самой зимы шла подготовка, и весь Париж был заполнен русскими.
Дягилев пригласил группу художников: Константина Коровина, Ивана Билибина, Александра Головина и Александра Бенуа – для работы над декорациями и костюмами.
[158] Концептуально «Борис Годунов» был выдержан в русле направления, слава которого в основном уже осталась позади, – «русском стиле» первой половины 90-х годов. Его характер определяли ранние мирискусники, в режиссуре преобладал фигуративный и реалистический подход. В этой первой своей постановке Дягилев решил опираться на традиции и качество, что не допускало концептуальных экспериментов. От более ранних вариантов «Бориса Годунова», таких как, например, в оперном театре Мамонтова, данный спектакль отличался главным образом более высоким уровнем исполнительского мастерства.
Дягилев послал Билибина, опубликовавшего монографию о русских художественных промыслах, на север страны, в Архангельскую и Вологодскую губернии, закупать в деревнях и селах старинные сарафаны, вышитые ткани и головные уборы. Как вспоминал позже сам Дягилев, все эти вещи оказались «настолько ценными и красивыми, что я, по просьбе великого князя Владимира, сделал на их основе выставку в Императорском Эрмитаже»39. Вместе с Бенуа они обходили еврейские и татарские лавочки на Александровском рынке в Петербурге, подбирали ткани и аксессуары. Как пишет Бенуа,
«…особенно же Сергей пристрастился к расшитым золотом и блестками головным платкам, из которых он надумал делать отложные воротники боярских кафтанов и шуб».
[159]
Так постепенно складывался характер спектакля «Борис Годунов» – на основе самых разнообразных исконно народных предметов, привезенных не только из разных стран и областей, но и вырванных порой из традиционного контекста (например, татарские женские головные платки для изготовления боярских воротников). Конечный итог не имел ничего общего с историческим изображением средневековой Руси, за которое выдавали данный спектакль. Он представлял собой большое многонациональное надысторическое лоскутное одеяло, скроенное из самой разнообразной экзотики, которой была столь богата Российская империя. Но как раз именно такое нагромождение эклектичной экзотики и стало ключом к успеху в течение первых пяти лет работы Дягилева в театре.
Технические приготовления на сцене Гранд-опера проходили в обстановке хаоса и паники, что, несомненно, объясняется конфронтацией, возникавшей между чванливой администрацией и служащими этого прославленного французского театра, а с другой стороны – сотнями русских, этим «полчищем варваров», из которых только трое свободно говорили по-французски.
[160] Между французскими и русскими рабочими постоянно вспыхивали ссоры и недоразумения, которые, по словам Бенуа, Дягилев разрешал благодаря своему стратегическому уму и авторитету (а по его собственным словам, благодаря тому, что он «подмасливал» французский технический персонал крупными суммами)40.
За три дня до премьеры на сцене все еще царил невообразимый хаос, технические приспособления не были испробованы, декорации не развешаны.
[161] Дягилев позже рассказывал о том, как им сообщили, что для монтажа декораций сцену отдадут лишь в последний день – день премьеры. Дягилев решил собрать всех вместе и поставить перед труппой, включая плотников, рабочих и гримеров, вопрос «что делать?»: откладывать премьеру или нет? Как писал Бенуа, «видно, Сергей действительно не на шутку оробел, раз прибегнул к такому ему не свойственному “демократическому” приему»41. И тогда плотники и гримеры, со словами «Не посрамим земли Русской!» и «Ляжем костьми» настояли, чтобы премьера состоялась в тот самый день, что и была запланирована42.
Ни о какой генеральной репетиции уже не могло быть и речи. Вечером накануне премьеры Шаляпин так нервничал, что не мог уснуть у себя один, и лег в номере Дягилева на маленькой софе. «Декорации были повешены за несколько минут до начала спектакля, – вспоминал Дягилев. – Декорации надо было безошибочно вешать в театре, который никто из нас не знал, декорации, которых никто целиком не видел […] Я еле устоял, когда подняли занавес»43.
В антракте он во фраке и белых перчатках помогал рабочим расставлять реквизит.
Париж очень тепло принял «Бориса Годунова». Уже после первого акта зал взорвался аплодисментами, а после окончания спектакля публика буквально «вышла из себя». На этом первом спектакле не было представителей царского двора, видимо, в России опасались скандала, но, когда пришла весть о триумфе оперы, великий князь Владимир Александрович приехал в Париж поздравить Дягилева и всю его труппу.
На премьере «Бориса Годунова» присутствовала также светская знаменитость – говорящая по-польски и по-французски пианистка, с предками из России, Бельгии и Польши. В результате трех ее браков у нее был целый ряд фамилий, но в историю она вошла как Мисиа Серт (ее третьим мужем был испанский художник Хосе Мария Серт). Мисиа содержала в Париже знаменитый салон, была покровительницей искусств и часто позировала таким художникам, как Ренуар, Валлоттон, Вюйяр, Тулуз-Лотрек и Боннар. Мисиа и Сергей были ровесниками (она родилась 30 марта 1872 года), и, кроме того, ее мать умерла во время родов. Дягилеву, верившему в знаки и тайные параллели, такие совпадения казались очень важными.
Мисиа была под огромным впечатлением от «Бориса Годунова», она не только ходила на каждый спектакль, но и скупала все остающиеся билеты и раздавала их друзьям. С Дягилевым они уже однажды встречались в 1899 году, но по-настоящему подружились лишь в майские дни 1908 года. Мисиа с Дягилевым заметили друг друга в ресторане «Сливовое дерево» и разговорились. «Мы не расставались до пяти часов утра, – писала Мисиа, – и казалось невыносимым, что когда-то все же придется расстаться. На следующий день он пришел в мой дом, и наша дружба продолжалась до самой его смерти».
[162] Дружба между этими людьми была нежной и в большой степени повлияла на работу Дягилева в театре. Многое говорит за то, что Мисиа Серт была второй по значимости женщиной в жизни Дягилева после его мачехи и в каком-то смысле заняла ее место.
