«Дорогой Ника. Как и ожидалось, твоя телеграмма вызвала огромную панику в предприятии Дягилева. Чтобы спасти свое грязное дельце, Дягилев идет на все, включая лесть и интриги. Завтра к тебе зайдет Борис и будет просить вернуть декорации и костюмы для Парижа. Мы очень надеемся, что ты на это не клюнешь. Возврат декораций и костюмов будут лишь уступкой грязному дельцу, которое порочит доброе имя покойного папы»17.
20 марта Дягилев написал барону Фредериксу письмо, чтобы «исходатайствовать возвращение царской милости», но тот отказался вступиться за него18.
Остается лишь догадываться, что могла рассказать Кшесинская (если это и в самом деле была она) и что подтолкнуло царя к столь неожиданному поступку. Но ряд предположений на этот счет имеется. Упорные слухи об интимных отношениях Дягилева с восходящей юной звездой императорского балета «вызывали немалое негодование в придворных кругах»19. Николаю также наверняка было известно о скандале, разразившемся вокруг Иды Рубинштейн, чьи выступления запретил Священный синод. Во главе Синода стоял бывший наставник Николая II, а ныне его советник Сергей Победоносцев. Наконец, открытая поддержка Дягилевым мятежных танцоров в 1905 году оставалась занозой в сердце царя. Гомосексуальные антрепренеры, еврейки, не уважающие Православную Церковь, бастующие артисты: причин более чем достаточно, чтобы быть шокированным и отказаться от своего обещания о поддержке.
Всего за два месяца до парижской премьеры Дягилев остался без зала для репетиций и, самое главное, без декораций. Он телеграфировал Астрюку, который по-прежнему был его деловым партнером, о том, что срочно требуются дополнительные средства, иначе русская программа в Париже не состоится20. За считаные недели де Греффюль и Мисиа Эдвардс
[169] собрали недостающие средства. Денег, конечно, все равно было мало, но их, по крайней мере, хватало на первые расходы. К тому же спонсоры получали уверенность в том, что выступления все-таки состоятся. Дягилев поставил Астрюка в безвыходное положение, пустив на текущие расходы деньги от продажи абонементов и аванс за билеты. Астрюк был, мягко выражаясь, недоволен, ведь это грозило ему банкротством21.
Буквально на следующий день после того, как было отказано в Эрмитажном театре, Дягилев нашел для репетиций новое помещение в так называемом Екатерининском театре на одноименном канале (ныне канал Грибоедова). Бенуа вспоминает, как из Эрмитажа к новому пристанищу потянулась вереница людей:
«Мы с Мавриным, сидевшие в экипаже, возглавляли процессию. Все наши артисты, костюмерши с корзинами и театральные рабочие шли следом. Длинный хвост тянулся через весь город. Дух приключения, чуть ли не пикника, казалось, притуплял легкий привкус стыда из-за того, что “нас вышвырнули”»22.
Похоже, Дягилев и не помышлял о капитуляции, что стало неожиданностью для его противников: в придворных кругах такая решительность вызывала удивление. 19 марта великий князь Андрей писал своему брату: «[Дягилев] все же продолжает дело на совершенно частных началах и считает антрепризу вполне удачной и без покровительства и без декораций и костюмов и весело и бодро продолжает дело»23. Как вспоминал об этом сам Дягилев год спустя: «Не было иного выхода, как заказать срочно изготовить вновь все декорации, костюмы и аксессуары […] Заказ этот […] с неимоверными усилиями и затратами был приведен в исполнение […]»24 Правда, программу пришлось подкорректировать. От «Бориса Годунова» отказались, как и от балета «Жизель». Вместо «Бориса» ввели «Юдифь», но для «Жизели» подходящей замены не было.
Тем временем Дягилева ждал новый удар. Выяснилось, что Анна Павлова, которой готовили роль звезды сезона, договорилась о личном турне по ряду европейских городов (например, она должна была выступать в Берлине, Вене и Праге). Она сделала это из опасений, что программа Дягилева не состоится. Несомненно, второй важной причиной ее поступка был отказ Дягилева от «Жизели». Павлова была единственной русской балериной с европейским именем; ее считали самой выдающейся танцовщицей в России, а значит, и во всем мире. Незадолго до ее приезда в Париж Дягилев заказал афиши с ее портретом работы Серова – броские плакаты должны были расклеить по всей столице. Но сколько ни умолял Павлову Дягилев об отмене ее гастролей, та не согласилась. В результате решили, что по окончании ее выступлений Павлова все-таки приедет в Париж – через две недели после открытия «Русского сезона».
Частичный отказ Павловой от участия имел двойные последствия. Пресса стала уделять больше внимания Нижинскому, которого работающие на Дягилева и Астрюка журналисты окрестили «новым Вестрисом», сравнивая его с «богом танца» Огюстом Вестрисом, легендарным французским танцовщиком первой половины XIX века. Другим последствием этого стало стремительное восхождение Тамары Карсавиной – эта балерина взяла на себя большинство ролей Павловой в первые две недели. Возможно, Карсавина и не обладала совершенством техники Павловой, но была умна (книга ее воспоминаний «Театральная улица»25 представляет собой вершину мемуарного жанра на тему «Русских балетов»), не столь консервативна, как Павлова, и гораздо более заинтересована в развитии балета. Читая ее мемуары, видишь перед собой творческую личность с горячим сердцем, стремящуюся к гармонии. Она была хорошей и верной подругой Дягилева и играла положительную роль в сплочении труппы.
Первые репетиции в Екатерининском театре начались 2 апреля в 4 часа. Дягилев произнес перед собравшимися артистами короткую речь, в которой сказал: «Я счастлив, что Париж впервые увидит русский балет. На мой взгляд, балет – прекраснейшее искусство, которое нигде более в Европе не существует»26.
При всем неизбежном напряжении работы авторы, вспоминающие об этом периоде, отмечают атмосферу веселья и гармонии, в которой проходили подготовительные репетиции в Петербурге. По словам Бенуа, причиной этого был дух свободы, далекий от официальной строгости, которая была характерна для императорских театров. Артисты, похоже, не обращали внимания на сплетни, ходившие о них в придворных кругах. Например, писали, что «на репетициях в Екатерининском театре танцовщицы танцуют голыми; старались выставить дело Дягилева как какую-нибудь антиправительственную демонстрацию…»27.
2 мая, через месяц после начала репетиций, артисты сели в поезд и поехали в Париж. Дягилев отправился следом за ними днем позже. Накануне отъезда он встретился с князем Львовым, который всем говорил, что хочет ехать в Париж ради Нижинского. По словам матери Нижинского, Дягилев потребовал от ее сына, чтобы он держался подальше от любителя спорта князя Львова, а от последнего – чтобы тот оставил Вацлава в покое и не ехал за ним в Париж, если искренне желает ему добра. Львов смирился и даже выделил денег на парижскую программу Дягилева. В день отъезда Львов зашел к матери Нижинского и его сестре Броне и во время прощания плакал28.
По прибытии в столицу Франции балерины и танцовщики, вокалисты и рабочие сцены, всего около двухсот пятидесяти человек, не считая восьмидесяти музыкантов из оркестра, заполнили театр Шатле.
[170] Артистов балета разместили в маленьких гостиницах на бульваре Сен-Мишель; Нижинского, его мать и сестру Броню (которая тоже была занята в спектаклях) – в отеле на рю Дану, неподалеку от «Отель де Оллан», в котором жили Дягилев с Алексеем Мавриным. Алексей в период суматошной подготовки не раз проявил себя с лучшей стороны, невозможно было не взять его с собой, но его присутствие было в тягость, поскольку роман между Дягилевым и Нижинским развивался все заметнее. Впрочем, время было слишком горячее, чтобы торопить развязку этой лирической драмы.
