Фокин передал свое либретто Лядову, и тот пообещал приступить к работе, однако, когда спустя довольно продолжительное время Головин встретил Лядова на улице и спросил, готов ли балет, тот ответил, что «он уже купил нотную бумагу…».
[179]
И. Стравинский. Рисунок М. Фокина
Дягилеву хватило этой информации, чтобы списать Лядова со счетов. И вероятно, измученный бесконечными проблемами, связанными с поисками русского композитора для своего балета, Сергей решился на смелый поступок. Он послал телеграмму в украинский городок Устилуг, где в имении родственников гостил молодой композитор, ученик недавно скончавшегося Римского-Корсакова. Композитора звали Игорь Стравинский.
Дягилев был знаком со Стравинским не первый год. Сергей, разумеется, помнил его отца, солиста Мариинского театра Федора Стравинского, и, скорее всего, присутствовал на торжествах по случаю двадцатипятилетнего юбилея его творческой деятельности, так как в то время состоял на службе в императорских театрах. Возможно, он познакомился с Игорем Стравинским через Нувеля на первом концерте «Вечеров современной музыки», где молодой композитор участвовал в качестве аккомпаниатора14. 27 декабря 1907 года на тридцать девятом «Вечере современной музыки» Стравинский играл свою «Пастораль» и одну из «Двух песен на стихи С. Городецкого», и весьма вероятно, что Дягилев присутствовал на этом концерте.
Доподлинно известно, что Дягилев посетил концерт в консерватории, во время которого Стравинский исполнял свою фантазию для симфонического оркестра «Фейерверк»; точная дата концерта неизвестна, скорее всего, он состоялся весной 1909 года. Дягилев взял тогда с собой Фокина и позже рассказывал Григорьеву, что эта вещь произвела на него неизгладимое впечатление: «Это ново и оригинально, его тональность изумит публику»15. Стравинский позднее вспоминал:
«[Дягилев] по окончании прислал мне свою визитную карточку с приглашением зайти к нему в 15 часов следующего дня. Разумеется, я знал, кто он, это знали все, и я пошел. Дверь открыл весьма высокомерный слуга. Он сказал: “Присаживайтесь и ожидайте”. При входе был небольшой холл. Я присел и стал ждать. Знаете, я был молод и уже нетерпелив. Меня охватило беспокойство. Через двадцать минут я встал и направился к выходу. Когда я взялся за ручку двери, позади меня раздался голос: “Стравинский, придите, придите”».
[180]
Первый заказ Дягилева Стравинскому был не особенно сложным: композитору предстояло оркестровать два произведения Шопена для балета «Сильфиды» – «Ноктюрн», опус 32, и «Брильянтовый вальс», опус 18. Когда стало ясно, что Лядов не справится с задачей, Дягилев послал телеграмму в Устилуг Стравинскому. Однако в тот момент Дягилев не сделал ему никакого серьезного предложения, вероятно еще надеясь на Лядова. В декабре Дягилев позвонил Стравинскому и дал ему заказ: «Я помню тот день, когда мне позвонил Дягилев, чтобы сообщить, что я могу приступать, и мне запомнилось его удивление, когда я ответил, что уже начал»16. Несомненно, Дягилев очень обрадовался энтузиазму открытого им нового автора. Однако Стравинский не знал, что шансы на то, что в Париже состоятся очередные «Русские сезоны», таяли с каждым днем.
Сезон 1909 года принес огромные убытки: 85 тысяч франков. Эту сумму Дягилев должен был возместить Астрюку. Но вместо того, чтобы направить все свои силы на поиск решения этой проблемы, Сергей – в обход Астрюка – начал переговоры с Гранд-опера об организации новых «Русских сезонов». Узнав об этом, Астрюк почувствовал себя обманутым, опасаясь, что весь долг ляжет на его плечи. На тот же период он зарезервировал театр Шатле для гастролей нью-йоркской Метрополитен-оперы, о чем Сергею также было прекрасно известно. Таким образом, антреприза Дягилева превращалась в конкурента собственного предприятия Астрюка. Это стало последней каплей, и Астрюк начал кампанию «по устранению Дягилева как соперника по искусству»17, – так охарактеризовала происходящее Линн Гарафола. Любой, кто проявлял хотя бы толику интереса, мог услышать рассказ о «мошенничествах» русского импресарио.
Насколько удалось Астрюку повредить репутации Дягилева, можно судить по письму Пьера Гёзи, занимавшего высокий пост в руководстве Парижской оперы, к Мисии Эдвардс. Мисиа обратилась к Гёзи за помощью незадолго до того, как вместе со своим возлюбленным, испанским художником Хосе Марией Сертом, поехала к Дягилеву в Венецию. Цитируемое ниже письмо Мисиа получила уже на месте и, скорее всего, не стала скрывать его содержания от Дягилева:
«Мы получили Вашу открытку, дорогая подруга, через несколько часов после известия о Вашем отъезде. Вижу, беспокойство за судьбу Вашего друга последовало за Вами и Сертом в Венецию… Но я должен рассказать Вам следующее: на днях во время ужина я случайно встретился с Сержем де Московитом и Астрюком и из предосторожности спросил Астрюка о том, что он думает о своем славянском партнере.
О, моя любезная подруга, […] то, что я узнал, не вызывает никаких сомнений и делает абсолютно невозможным для меня сотрудничество с этим хвастливым и бессовестным человеком. […] Бенуа – абсолютный джентльмен и великолепный художник. Но остальные!!! […] Вкратце, я не могу и не хочу в какой-либо мере быть связанным с месье С. де Д. Подробности я сообщу Вам по Вашем возвращении.
В следующем году в Париже не будет санкционированных государством “Русских сезонов”. Это официальное волеизъявление русского двора и великих князей. […] Я всем сердцем остаюсь с Вами. Но моя святая обязанность посоветовать Вам не общаться с определенными лицами. Вы меня понимаете?»18
Помимо этого, Астрюк вышел на связь с недругами Дягилева в Санкт-Петербурге. 2 августа он написал Кшесинской, интересуясь, известно ли ей о планах Дягилева насчет Гранд-опера. В середине ноября он послал письмо великому князю Андрею, тому самому, что за год до этого сорвал договоренность между Дягилевым и Николаем II. По совету великого князя Астрюк обратился к барону Фредериксу19. Тот порекомендовал ему написать рапорт о деятельности Дягилева в Париже и адресовать этот документ русскому правительству.
