У Дягилева был еще один занятный гость: Хритье Зелле из Леувардена, также известная как Мата Хари. Так как Ида Рубинштейн больше не танцевала с труппой, Дягилеву требовались исполнительницы экзотических танцев для мимических ролей в балетах на восточные сюжеты. В новый балет «Синий бог», на хореографию которого оказали влияние танцы, исполнявшиеся в храмах Сиама, вошла интересная партия, предназначавшаяся для исполнительницы экзотических танцев. В Париже в последние десять лет существовала мода на подобных исполнительниц, часто танцевавших, как в случае с Мата Хари, полностью или частично обнаженными. Страсть Дягилева к развитию авангардных течений в театре и музыке не повлияла на его отрицательное отношение к примитивным развлекательным видам искусства, но он понимал, что звезды подобных шоу могли привлечь публику в театр. Дягилев попросил Астрюка подобрать ему танцовщиц, способных взять на себя эту роль во время петербургских представлений. Астрюк порекомендовал ему Мата Хари, чьи интересы также представлял. Дягилев согласился с ее кандидатурой и предложил ей гонорар в 3 тысячи франков, но после того, как санкт-петербургские гастроли отменились, этот контракт не был подписан30. По-видимому, он не совсем отказался от мысли представить Мата Хари в спектаклях «Русских балетов», так как позвал в Монте-Карло, чтобы оценить ее мастерство.
Однако, по свидетельству биографа Мата Хари Сэма Ваахенаара, она поставила сотрудничество под вопрос, отказавшись танцевать. Она полагала, что артист ее уровня не нуждается в просмотре31. Но Дягилев оказался непреклонен, и в итоге она все же станцевала для него, Фокина и Нижинского. Результат был предсказуем, так как Мата Хари никогда не обучалась искусству танца. «Дягилев напрасно позвал меня в Монте-Карло», – написала она Астрюку32. Видимо, Дягилев не сразу ей отказал, так как вскоре после этого Мата Хари встретилась с Бакстом, чтобы обсудить костюмы, но, похоже, художника интересовало нечто иное. «Я полностью разоблачилась перед Бакстом в своей комнате, – писала она 2 апреля. – И этого вполне достаточно. Не вижу необходимости повторять все это на подмостках Босолея, где полно слоняющихся без дела работников сцены»33. Так или иначе, Дягилев пока отказался от мысли пригласить Мата Хари в свою труппу.
5 мая 1912 года труппа покинула Монте-Карло и отправилась в Париж. Открытие сезона в Париже было запланировано на 13 мая, программа состояла из спектаклей «Синий бог» и «Тамара». Оба балета были восприняты довольно равнодушно. Особое разочарование вызвал холодный прием, оказанный «Тамаре», из которой дягилевское окружение надеялось сделать вторую «Шехеразаду». В то же время на «Синего бога» вообще никогда не возлагалось больших надежд. По мнению Григорьева, у Дягилева «большие сомнения вызывала музыка Рейнальдо Ана, на которую он был вынужден согласиться из стратегических соображений»34. Какими именно стратегическими соображениями руководствовался Дягилев, так никогда до конца и не выяснилось, разве что Ан был французской знаменитостью, бывшим фаворитом Марселя Пруста и любимцем богачей. Все внимание с этого момента сконцентрировалось на «Послеполуденном отдыхе фавна», от которого зависела судьба парижского сезона.
Дягилев все еще полностью полагался на мнение своей подруги Мисии Серт, имевшей обширные связи как в аристократических, так и в артистических и деловых кругах и почти так же умело манипулировавшей прессой и публикой, как сам Дягилев. Кроме того, Мисиа была довольно одаренной пианисткой и знала мир парижской музыки лучше, чем кто-либо. И хотя Ан получил заказ на «Синего бога», скорее всего, по рекомендации Мисии, провал этого балета не поколебал веру Дягилева в Серт. В самом деле, их постоянные разногласия и ссоры, сменявшиеся эмоциональными примирениями, являлись бесспорными признаками близкой дружбы. Похоже, что Мисиа в жизни Дягилева взяла на себя роль доверенного лица, ранее принадлежавшую его любимой мачехе; даже тон нескольких сохранившихся его писем к Мисии напоминает его письма Елене Дягилевой. Мисиа открыто преклонялась перед Дягилевым, ее любовь и восхищение не знали границ. Она называла его «постоянным чудом»35, «неутомимым» и «дьявольски одаренным», и «человеком, который все видел, слышал, оценивал и дорабатывал и тем самым творил чудеса»36. Даже эта безоговорочная симпатия делает ее похожей на его мачеху. Дягилев, в свою очередь, принимал эту любовь как нечто само собой разумеющееся и ссорился с Серт, когда не получал от нее достаточно внимания.
«Нет ничего абсурднее, – писал ей Дягилев, – той роковой случайности, что ты каждый раз приезжаешь в тот город, который я как раз покидаю, или ты уезжаешь в другой город, когда я только приехал и хочу тебя видеть, даже хотя бы на пару часов…Честно говоря, за прошедшие несколько недель ты продемонстрировала такое безразличие ко всему, что меня волнует, ко всему, что мне дорого, что нам следует поговорить откровенно. Я прекрасно знаю, что дружба не может длиться вечно, но я умоляю тебя об одной вещи, и это – никогда более не ссылаться на то, что “меня срочно вызвали”, потому что я уже знаю об этом наперед. Я с большой вероятностью могу предсказать эти “срочные вызовы”… […] Я прекрасно представляю, что Серта вызывают в связи с его работой, но то, что ты, заметь, обращаешься со мной подобным образом, на мой взгляд, не только не совсем по-товарищески, но и незаслуженно. Знаешь, бывают моменты, когда я больше всего ценю честность»37.
Подобные ссоры происходили регулярно. По словам Мисии, он постоянно старался вызвать у нее чувство вины, а это каждый раз приводило к тому, что она уступала и шла ему навстречу. Разумеется, иногда она чувствовала, что ее используют: «…он забрасывал меня телеграммами, но сам ни разу не соизволил мне написать»38. После одной дискуссии на эту тему, состоявшейся у нее с Дягилевым в поезде, он написал ей следующее письмо:
«Ты уверяешь, что любишь не меня, а только мою работу. Тогда позволь мне сказать тебе, что у меня все наоборот, ибо я люблю тебя со всеми твоими многочисленными недостатками, и что я испытываю к тебе чувства, которые я мог бы испытывать к своей сестре, если бы у меня таковая была. Увы, у меня нет сестры, и потому вся моя любовь направлена на тебя. Не забывай, пожалуйста, что не так давно мы с тобой весьма серьезно сошлись в едином мнении, что ты единственная в мире женщина, которую я мог бы любить. Потому я нахожу весьма недостойным со стороны “сестры” жаловаться на тот простой факт, что я ей не пишу. Если я тебе пишу – и ты знаешь, как редко я это делаю, – то исключительно и только для того, чтобы известить тебя о чем-то, а не рассказать об успехе своего балета в Лондоне (слухи о котором, определенно, до тебя уже дошли), и именно для того, чтобы сделать тебя участником моих надежд, моих проектов и моих планов»39.
В случае с «Послеполуденным отдыхом фавна» помощь Мисии была особенно важна. Приехав в Париж, Дягилев сразу начал подготавливать благоприятное общественное мнение, главным образом приглашая на репетиции спектакля «друзей» и прочих полезных персон, «вследствие чего о нем [спектакле] уже вскоре все заговорили»40. Однако Дягилева очень беспокоила реакция публики на балет, так как стало ясно, что скандал может вызвать не столько оригинальная хореография Нижинского, сколько ее эротический подтекст. В конце короткого действия фавн медленно оседает на шарф, оставленный нимфой, и, лежа на легкой ткани, совершает движения, имитирующие совокупление. По словам Стравинского, «идея изобразить любовный акт целиком и полностью принадлежит Дягилеву»41. Сергей рассчитывал, что дружественные ему журналисты напишут об этом благосклонно, но не вся пресса была у него под контролем. Этот страх подтолкнул Дягилева и Астрюка на незаурядные действия: они пошли на обман, раскрытый лишь недавно, после публикации дневников Кесслера.
