Дягилеву нужна была фигура, обладавшая большим авторитетом в мире французского искусства, преданная «Русским балетам» и готовая в случае необходимости публично выступить в защиту Нижинского и его хореографии. Возникла идея обратиться к Огюсту Родену. Его личность не вызывала никаких сомнений – он был звездой международного масштаба, признанным гением французского искусства и проживал в муниципальном особняке, восхитительном дворце Биронов, предоставленном ему французским правительством. Однако его нельзя было назвать любителем балета, так как он не посетил ни одного представления. Тем не менее в последние годы Роден действительно проявлял некоторый интерес к танцу, кроме того, все знали о его абсолютной толерантности к неприкрытому эротизму. 23 мая, за шесть дней до премьеры, Дягилев попросил Гарри Кесслера, хорошо знавшего Родена, посетить скульптора и пригласить его на репетицию, намеченную на 27 мая. Дягилев признался Кесслеру, что присутствие скульптора было необходимо для того, чтобы тот мог высказать свое мнение о спектакле, «потому что Дягилев и Нижинский опасались, что представление не понравится публике»42. Роден, которому к тому моменту уже было почти семьдесят два года, принял приглашение.
27 мая Роден действительно посетил репетицию и остался под впечатлением от Нижинского и его хореографии, но о статье не могло быть и речи, потому что престарелый скульптор совершенно не был похож на человека, находящегося в здравом рассудке. На следующий день Роже Маркс, дружественный журналист из газеты «Ле Матен», отправился к Родену, чтобы записать его впечатления о «Послеполуденном отдыхе фавна». Жан Кокто сообщил Кесслеру, что «единственными словами Родена были: “c’est de l’antique, c’est de l’antique”;
[225] он только это постоянно и повторял». «Я [Кесслер] ответил, что на этом будет сложно построить статью. Кокто успокоил меня: “Маркс что-нибудь придумает”»43.
На генеральную репетицию были приглашены около ста пятидесяти человек, в том числе Жан Кокто, Мисиа Серт, писатель Андре Жид, немецкий театральный режиссер Макс Рейнхардт, поэт Гуго фон Гофмансталь, художники Жак Эмиль Бланш, Луи Боннар и Эдуар Вюйяр и скульптор Аристид Майоль. Разумеется, балет понравился не всем. Мисиа Серт и Эдуар Вюйяр по окончании репетиции поругались из-за «Фавна»44. На следующее утро Робер Брюссель написал хвалебную статью для газеты «Ле Фигаро». Он, вероятно, также предупредил Дягилева о том, что на следующий день премьеру собирался посетить Гастон Кальмет, консервативно настроенный главный редактор «Ле Фигаро».
Премьера «Фавна» состоялась 29 мая 1912 года, и, по словам Кесслера, он еще никогда не видел такой великолепной публики, как тогда в театре Шатле45. Во время самого балета зрители не издали ни звука, а сразу по окончании восторженные аплодисменты смешивались с возгласами неодобрения, свистом и шиканьем. «Разгоряченный и встревоженный Дягилев появился на сцене. Когда мы вдруг услышали доносящиеся из зала крики «Бис! Бис!», заглушавшие протесты [недовольных], Дягилев воспользовался этим и велел повторить балет. На этот раз все проходило в чуть более спокойной атмосфере, и, хотя по окончании реакция публики вновь не была единодушной, возбуждение заметно стихло»46. На следующее утро пресса разделилась на два лагеря. Гастон Кальмет, главный редактор газеты «Ле Фигаро», считавшейся до этого момента верным союзником Дягилева, отверг положительную рецензию Робера Брюсселя и поместил на первую страницу собственную, с уничижительной критикой балета, который, по его мнению, «не является ни интересной пасторалью, ни каким-либо глубоким произведением»: «Нам демонстрируют развратного фавна, с непристойными движениями, животным эротизмом. Его позы столь же грубы, сколь и непристойны. […] Настоящая публика никогда не примет подобный звериный реализм. Пятнадцать минут спустя господин Нижинский […] реабилитировал себя в великолепной интерпретации “Призрака розы”, чей блестящий сюжет придумал Ж. Л. Водуайе». Свою рецензию Кальмет закончил шпилькой в адрес русских: «Вот какого рода зрелище [имеется в виду “Призрак розы”], полное шарма, хорошего вкуса и esprit français
[226] следует предлагать публике»47.
В то же самое утро в газете «Ле Матен» появилась статья за подписью Огюста Родена «La Renovation de la Danse».
[227] В ней говорилось:
«Нижинский никогда не был столь незауряден, как в его последней роли. Больше нет прыжков – нет ничего, кроме полусознательных звериных движений и поз […]. Форма и содержание неразрывно сочетаются в его теле, полностью отражающем его внутренний мир. Его красота присуща античной фреске и статуе: он идеальная модель, которую хочется рисовать и лепить. Когда занавес поднимается и он предстает отдыхающим на земле, с согнутой в колене ногой и с поднесенной к губам флейтой, его можно принять за статую. И нет ничего более эффектного, чем тот толчок во время кульминации, после которого он падает лицом на оставленный нимфой шарф»48.
Дягилев, пытаясь защитить Нижинского, послал в «Ле Фигаро» свой ответ на рецензию и приложил письмо художника-символиста Одилона Редона, страстно выступившего в поддержку танцовщика. Ответ Дягилева изобилует цитатами из статьи Родена в «Ле Матен», и то, что Сергей опирался на нее, может свидетельствовать о том, что он не совсем был в курсе истории ее создания.
Роден не только не написал ни одного слова статьи, но и, как выяснилось, совершенно не предвидел связанных с этим последствий. На следующий день после публикации Кальмет продолжил нападки на Нижинского, но теперь начал серьезную атаку и на Родена. По мнению редактора, скульптор нанес вред Франции своими эротическими рисунками, и потому его следовало выселить из дворца Биронов, предоставленного ему государством. Кесслер, считавший себя ответственным за причастность Родена к сложившейся ситуации, отправился к скульптору в сопровождении Дягилева, чтобы обсудить дальнейшие действия. По словам Кесслера, Роден выглядел потрясенным, а чувствовал себя так, «будто кто-то нарочно разбил одну из его самых красивых мраморных статуй»49. Тем не менее он сказал: «…не желаю отказываться ни от одного слова статьи, которая подписана моим именем. Я бы, разумеется, предпочел, чтобы Маркс послушал меня и тоже подписался [под статьей]. Однако, учитывая, что она отражает мои мысли, я от нее не отрекусь»50. Дягилев немного успокоился, но напрасно, потому что четыре дня спустя оказалось, что этот карточный домик все же может рухнуть. В редакции «Ле Матен» выяснили, что Роден не только не написал ни слова для статьи, под которой он подписался, но и то, что Маркс даже подделал подпись скульптора. Редактор газеты тем временем уже побывал у Родена, подтвердившего, что под статьей была не его подпись. На следующий день эта сенсационная новость должна была появиться на первой странице газеты. Мисиа Серт попросила Кесслера еще раз посетить Родена, чтобы уговорить его отказаться от своего признания. Кесслеру удалось убедить Родена, вновь производившего впечатление сбитого с толку человека, опровергнуть заявление о том, что его подпись подделали. Аргумент Кесслера был следующим: если бы выяснилось, что скульптор одобрял публикацию статей под своим именем, не имея к ним никакого отношения, то это нанесло бы огромный вред его репутации. Роден написал под диктовку Кесслера письмо главному редактору «Ле Матен» с просьбой о новой встрече, после чего дело наконец уладилось51.
