Мария Рамберт тоже вспоминает ночную поездку, но, по ее словам, они передвигались в нескольких экипажах (про автомобиль она ничего не пишет). Вероятно, на автомобиле ехал Дягилев и его близкие друзья, а остальные следовали за ними на обычных извозчиках. Она рассказывает, что их компания поехала в Булонский лес: «[Мы] гуляли и бегали и играли в игры на траве и меж деревьев…[…] Мы пили и ели, и оставались в парке до утра»81.
Жан Кокто тоже писал о поездке в Булонский лес:
«Когда мы подъехали к озерам, Дягилев, закутанный в свое меховое пальто, начал что-то бормотать по-русски. Я заметил, что Стравинский и Нижинский внимательно его слушали, и, когда шофер включил свой фонарь, я увидел слезы на лице импресарио. Он продолжал бормотать, медленно и непрерывно. “Что это?” – спросил я. “Пушкин”. […] На рассвете мы отправились назад. Невозможно себе представить обаяние и ностальгию этих мужчин, и что бы Дягилев ни совершил впоследствии, я никогда не забуду его огромное, мокрое от слез лицо, когда он цитировал Пушкина, сидя в такси в Булонском лесу».
[245]
XX
Смутные времена
1913–1914
Состоявшаяся 5 июня премьера оперы «Хованщина» с Шаляпиным в главной роли, в отличие от «Весны священной», пользовалась бесспорным успехом. Последующие представления «Весны» 2, 4, 6 и 13 июня прошли в гораздо более спокойной обстановке, чем премьерный спектакль. Одновременно с приготовлениями к большому турне по Южной Америке шла подготовка к ежегодному сезону в Лондоне, где впервые должна была пройти серьезная оперная программа, а именно: «Борис Годунов», «Иван Грозный» и «Хованщина». Шаляпину предстояло покорить и лондонскую публику. Дягилев собирался показать в основном известные балетные постановки, представив новые лишь к концу сезона: «Игры» 25 июня, а «Весну священную» 11 июля.
Новость о беспорядках во время «Весны», облетев весь мир, вызвала жаркие дискуссии и в России. Обсуждалась главным образом хореография Нижинского и, чуть реже, музыка Стравинского. Споры настолько накалили атмосферу, что Дягилев посчитал необходимым послать телеграмму мачехе: «Прости дорогая очень устал трудно работал не верьте газетам все идет прекрасно завтра вышлю триста обнимаю»1. Репетиции «Весны священной» вызвали протест и у лондонских музыкантов. Вероятно, разовый скандал был именно тем, чего хотел Дягилев, однако постоянные конфликты из-за балета, представления которого проходили лишь изредка и требовали бесконечной, а следовательно, дорогостоящей подготовки, в итоге могли угрожать существованию его труппы. Таким образом, Дягилеву пришлось пересмотреть свои прошлогодние взгляды, и он начал подумывать о возвращении Михаила Фокина.
Это было непросто осуществить, так как Фокин был очень обижен на Дягилева и мог потребовать некой компенсации за свое уязвленное самолюбие. К тому же невозможно было представить, чтобы такие соперники, как Фокин и Нижинский, когда-нибудь вновь начали работать вместе. Неясно, когда Дягилев обратился к Фокину. По словам Брониславы, Дягилев и Фокин начали переговоры о возвращении хореографа сразу после гастролей в Париже, придя к соглашению, что Вацлав больше не будет танцевать в балетах Фокина и что Фокин поставит балет на музыку Штрауса «Легенда об Иосифе», ранее обещанный Нижинскому2. Этой версии противоречат высказывания Фокина и Григорьева о том, что Дягилев переговорил с Фокиным позднее, после разрыва с Нижинским. То, что Дягилев серьезно рассматривал возможность возвращения Фокина еще до драматичных событий сентября, подтверждает запись от 6 августа в дневнике Кесслера. Описывая встречу, во время которой в присутствии Штрауса и Нижинского обсуждалась постановка «Легенды об Иосифе», он записал: «Дягилев спросил меня, не будет ли лучше, чтобы Фокин поставил хореографию»3. В своем письме Гофмансталю Кесслер добавил, что, разумеется, это произойдет только при соблюдении «очевидного условия»: главную партию будет танцевать Нижинский4.
Бронислава Нижинская также пишет, что у Дягилева возникли проблемы с дирекцией Оперного театра Монте-Карло, Гранд-опера и Ковент-Гарден, являвшихся его постоянными партнерами. Руководители этих театров не хотели видеть в своем репертуаре балеты Вацлава, так как «не собирались рисковать доходами от продажи билетов и выступать “спонсорами” экспериментов Нижинского»5. Похоже, что так оно и было. Так или иначе, в начале сентября в «Петербургской газете» вышла статья на схожую тему, сообщавшая, что «Дягилев стал опасаться за свое предприятие, начал бояться, как бы эти неудачи не отозвались губительно на приглашениях его труппы в европейские и американские центры. Дирекции самых больших театров начали ставить условием, чтобы постановки Нижинского не фигурировали в репертуаре дягилевского балета»6. Не исключено, что Дягилев все-таки начал общаться с Фокиным еще до своего разрыва с Нижинским, но вряд ли смог тогда достичь с хореографом того полного взаимопонимания, о котором говорит Бронислава. Похоже, Дягилев после премьеры «Весны священной» больше не был готов идти ни на какие рискованные эксперименты. Перед ним стояла дилемма: его ведущий танцовщик, все еще являвшийся одной из главных движущих сил его труппы, в качестве хореографа отпугивал публику. Его ведущий композитор – Стравинский – писал музыку, вызывавшую конфликты с оркестрами, а его ведущий художник – Бакст – отказывался разрабатывать костюмы и декорации к балетам Нижинского. Таким образом, дискуссии по поводу «Весны священной» проникли из зрительного зала в дягилевское окружение.
Проблемы достигли кульминации, когда лондонские музыканты начали высказывать недовольство во время репетиций «Весны священной», из-за чего Дягилев задумался о внесении купюр в балет. Стравинский заболел тифом и был вынужден остаться на континенте. О сложившейся ситуации ему, скорее всего, поведал французский композитор Морис Деляж. Действительно ли Дягилев хотел сократить партитуру «Весны священной», остается невыясненным, но то, что он был на это способен, всем было прекрасно известно. Стравинский, чтобы не рисковать, поручил Монтё ни при каких обстоятельствах не допустить внесения изменений. После этого Монтё устроил скандал в присутствии всей труппы, и Дягилев был вынужден отступить. Его унизили в присутствии его музыкантов и артистов, и едва ли что-то могло задеть его сильнее. Желая помочь Дягилеву, Мисиа Серт незадолго до премьеры написала полное упреков письмо Стравинскому, подчеркивая свою позицию, направленную против французских композиторов в дягилевском окружении:
«Думаю, Деляжу, если это его рук дело, не стоило беспокоить тебя своими подозрениями о намерениях Сержа, не зная их и не понимая всей подоплеки. И я не понимаю, как ты, хорошо знающий Сержа, удостоил это внимания.
