– Командир! – сказал солдат с коротким копьем, подбегая к нему. – Мы нашли свежие следы!
Воин вытянул руку, указывая, и подавился словами, когда прилетевшая стрела пробила ему шею.
Ярел увидел метнувшуюся через улицу лучницу, нырнувшую в лабиринт склепов, который его люди только что проверили.
– За ней! – рявкнул он, выхватывая меч.
Двое солдат, находившихся ближе всего к черному провалу, бросились в погоню. С одним из них Ярел столкнулся у входа, когда тот вышел назад, споткнулся и упал с перерезанным горлом, заливая кровью песок.
Охотники герцога оказались хороши и действовали грамотно, но для Лавиани все это было не более чем опасной игрой. Рискованной, но в то же время донельзя захватывающей, когда можно, как и прежде, не думать о других, а заняться тем, чему тебя учили.
Убивать людей.
Тех, кто считал себя умнее всех. Сильнее всех. Влиятельнее. Злее. Жестче. Опытнее. К таким приходили сойки и брали плату их жизнями во благо Пубира. И седовласая женщина считалась одной из лучших, пока она не узнала, что Шрев и Борг лишили ее сына.
Тогда многое изменилось, но своей хватки Лавиани не потеряла. В такие минуты, играя в кошки-мышки со смертью, она чувствовала себя молодой, как в те далекие времена, когда ей было двадцать и она танцевала на башнях Рионы, словно лунный свет.
Сойка стояла в глубоком мраке, спрятавшись за глиняными горшками, в которых лежали мертвые, и едва один из солдат наклонился над саркофагом, светя себе факелом, шагнула из своего укрытия, и ее нож легко вошел ему в спину. Она довернула запястье, поднимая клинок, перерубая позвонки, но давая его крику разлететься во все стороны. Вернулась обратно, натянув тетиву, почувствовала, как оперение коснулось щеки, и выстрелила, стоило лишь появиться в проеме человеческой фигуре.
Браслет сжигал Шерон изнутри и казался таким тяжелым, что левая рука поднималась только с большим усилием. Дышать тоже оказалось непросто, она захлебывалась горячим воздухом, что смердел мертвыми, которых раньше Шерон не чувствовала.
– Оставайтесь! Оставайтесь! – Костяные трещотки безумствовали, плясали из стороны в сторону.
Ее обоняние обострилось. А слух стал для указывающей настоящим мучением.
Мертвые больше не шептали. Они пели. Кричали так, что звенело в ушах. От их воплей даират содрогался, и оставалось лишь поражаться, что никто больше не слышит этого. Дакрас оказалась права: гимны умерших осязаемые и могут причинять боль тому, кто способен ими повелевать.
Они были зависимы друг от друга, и, продвигаясь к башням, Шерон знала о каждом, что лежал здесь и мог пробудиться, стоило лишь пожелать. Но она не желала. Не хотела тревожить то, что, проснувшись, слишком изменит ее.
А еще происходили новые смерти. Как вскрики. Яркие вспышки сгоравших мотыльков, слишком близко подлетевших к открытому огню. Череда гулких взрывов, отдающихся болью в ее спине.
Чтобы не сойти с ума, она считала каждую смерть, что случалась сейчас где-то на улицах и в костехранилищах. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Восемнадцать. И не было этому конца.
Лавиани собирала жатву.
Когда все началось, в колчане находилось тридцать четыре стрелы. Теперь осталось четыре, и промахнулась она всего лишь раз. Гигант, выскочивший на нее из-за угла, оказался парнем настойчивым и пер точно медведь, размахивая шипастой палицей. Ей потребовалось трижды попасть ему в грудь, чтобы он наконец-то перешел с бега на шаг, зашатался и сполз по стене, все еще пытаясь подняться и схватить ее.
– Упорный ты малый, рыба полосатая, – с раздражением произнесла сойка, увидев еще одного воина.
Она выпустила последнюю стрелу.
Рыжая буря пришла в даират в одно мгновение, и Ярел резко отвернулся, спасая глаза и не зная, что спущенная с тетивы стрела прошла мимо него.
Кожа у Шерон была горячей, точно раскаленный металл, но Бланка не разжимала пальцев, позволяя указывающей вести себя по городу, что был для нее точно кости китов, разбросанные по галечному пляжу. Нити здесь истлели и походили на старую паутину.
Госпожа Эрбет чувствовала, как песок колет кожу, и наклоняла лицо с повязанным на него платком, чтобы хоть как-то защититься от бури. Идти оказалось тяжело, но Шерон тащила ее вперед.
Она сильно изменилась, ее контур все время плыл и сиял слишком ярко и в то же время страшно, захватывая паутинки даирата, вплетая их в себя, и теперь за указывающей… нет… некромантом тянулся шлейф, словно фата у богатой даренской невесты, и Бланка с ужасом осознала, что если сейчас захочет, то может соткать из этих нитей нечто прекрасное или, наоборот, чудовищное, нужно лишь постараться.
Внезапно ветер стал слабее, Шерон ввела ее в какое-то здание, слишком большое, чтобы можно было оценить размеры странным зрением Бланки. Она сняла с лица повязку, чувствуя запах пыли, костей и не то смолы, не то масла.
– Где мы?
– Это башня, полная мертвых, – сказала указывающая. – Побудем здесь.
Бланка оперлась на один из саркофагов, слушая вой ветра.
– Там ты меняла нити. Рисовала ими.
– Что? – не поняла Шерон.
– Касалась стен, и появлялся узор.
– Ты это видела? Хм… Я оставляла дорогу для Лавиани. Давай уйдем в глубину, мы слишком близко от входа, если солдаты зайдут, то сразу найдут нас.
Бланка позволила вновь увести себя. Они долго шли коридорами со стенами, похожими на соты, затем лестницей, влажной от сырости и пахнущей мертвыми даже спустя сотни лет. Стоило подумать, что сказал бы отец, если бы знал, куда приведет ее месть.
В могилу. В буквальном смысле этого слова.
Шерон окружила себя коконом спокойствия, не обращая внимания на крики, стоны, просьбы, мольбы и… ненависть. Все находящиеся в склепах, саркофагах, гробницах и нишах ненавидели ее. За то, что она жива и может приказывать им. И хозяева башни подчинятся, станут теми, кем пришедшая захочет их сделать. Изменит, превратит в чудовищ. Хозяйка мертвых, которую давно никто не ждал, вернулась в место, где спало ее страшное оружие.
– Они здесь! – внезапно сказала Бланка, поворачиваясь в сторону входа. – Они здесь!
Ярелу, несмотря на ненастье, удалось собрать вокруг себя с десяток человек. Карифцы преследовали беловолосую женщину, ныряя следом за ней в склепы, пробегая сквозь здания, перепрыгивая через могилы, пиная ногами откатывающиеся черепа.
Без стрел она стала неопасна и теперь могла лишь убегать. Жалкая и дрожащая перед скорой расправой. Чужестранка петляла точно заяц, то и дело выскакивая на улицу, надеясь запутать преследователей.
Ярел пропустил момент, когда мелькнувший стальной искрой метательный нож убил его лейтенанта, лишь зарычал от злости, а потом содрогнулся от отвращения – десятки насекомых врезались в него, поползли по одежде.
