— Он просто убивает себя! — не сдержалась Трин. — Великие перворождённые! Никогда не думала, что буду молить их вернуть чужачку! Я просто не могу на это смотреть! Если бы я знала… Хелево пекло! Я ведь даже не сказала ей, что у нас с Альдом ничего не было в ночь Билтвейда! Что риара просто перекосило, когда мы остались наедине! Я думала, его стошнит! Жуткое оскорбление! А теперь я молюсь, чтобы он нашел ее. Хотя бы…
Кимлет мрачно посмотрел на обледеневшую траву.
— А ты изменилась, вёльда.
— Не хочу стать такой, как Гунхильд, — побледнев, произнесла Трин. — Не хочу! Я уйду из Карнохельма. Помогу Альду и уйду.
— И куда же отправишься?
— Фьорды большие. Где-нибудь найдется место и для меня.
Ильх и вёльда слаженно посмотрели на облитую пургой гору.
— Гунхильд и вожака дикой стаи больше нет. И Карнохельму ничего не угрожает. — Кимлет покачал головой. — Она подчинила дикого хёгга! До сих не могу поверить. Никто не должен знать об этом, Трин. Ни одна живая и мертвая душа, ты слышишь? Слишком… опасно.
Дева кивнула, кутаясь в плащ. Перья на нём топорщились, делая Трин похожей на взъерошенную озябшую птицу.
Над скалой повалил густой снег.
— Мы должны что-то придумать, — процедил Кимлет.
Но договорить он не успел.
Сверху громыхнуло, и черное небо разрезала шипящая молния. Следующая ударила в деревья и сплетенные сосны вспыхнули. А на берег тяжело упал черный хёгг, взрывая в земле борозды. Глянул яростно, плюнул огнем. И расплескался тьмой. На мшистых камнях остался человек.
И Трин с Кимлетом чуть не заорали, увидев его.
— Бенгт!
Одноглазый ильх хмуро глянул в их сторону и, прихрамывая, полез на обледеневшую скалу. Трин и Кимлет бросились следом.
Младшего брата Бенгт нашел в самом сердце стужи. Ильх разбирал завал, камни были белыми от инея. Голый торс Рагнвальда покрывала корка грязи и крови, белые волосы висели сосульками. Снежный выпрямился, услышав шаги за спиной, обернулся. И Бенгт оторопел, глядя в холодную синеву чужих глаз. Он видел незнакомца. Порождение вьюги и метели. Он не узнавал своего брата.
Но потом заметил знакомый прищур, тонкий шрам над бровью, упрямо сжатые губы… и шагнул ближе.
— Жив, значит, — кивнул Рагнвальд. — Жив. Хорошо! Сможешь сдвинуть эти камни?
— Старик Кьярваль мне все рассказал, — выдохнул Бенгт, все еще не веря, что вот этот синеглазый снежный — его брат. — Девы нет в незримом мире, Рагнвальд! Нет! Я бы ее встретил, но ее там нет! Она жива! Ты меня слышишь?
— В плену камней? — голос Рагнвальда сорвался и охрип. — Месяцы прошли! Там и воин не выживет, а она хрупкая дева! Она такая нежная…
— Твоя лирин, кажется, выживет и в пекле Горлохума! — рассмеялся Бенгт. — В город приезжал вестник из Нероальдафе. Правда, кто-то сгоряча ответил, что риар, то есть я, в незримом мире… Но вестник спрашивал и еще кое-что. Знает ли кто-то деву из-за Тумана! Такую не знали, ведь твоя лирин об этом не говорила! Вестник оставил письмо, Кьярваль сумел прочесть! А бросился ко мне, как только я опустился на крышу башни! Твоя лирин жива. Она прошла гору насквозь. Ты меня слышишь, Рагнвальд?
— Жива? — снежный моргнул. Совершенно белые метельные ресницы на миг закрыли холод глаз. — Энни жива?
Бенгт хмыкнул и потер зудящую макушку. Кажется, в волосах что-то завелось! И крякнул, когда Рагнвальд схватил его за плечи, сжал с силой, которой раньше не было в теле брата.
— Где она? Где?!
— Она… за Туманом. В мертвых землях.
Рагнвальд поднял голову. И Бенгт задохнулся от того, что увидел в глазах брата.
Словно лютая, бесконечная, губительная зима наконец отступила.
* * *
— Слушание по делу Эннис Вилсон объявляю открытым. Слушание призвано исследовать и понять степень опасности для Конфедерации программы переселения и одной из переселенок — госпожи Вилсон. В виду строгой секретности программы переселения и самих фьордов, слушание проводится в закрытом режиме.
Писчий представил судейскую коллегию, обвинителя и защитника. Первый был в сером костюме — низкорослый и лысоватый мужчина. Второй — Андерс Эриксон.
Мы находились в огромном зале судебных заседаний. Сияла великолепная люстра под сводчатым потолком старинного здания. Арочные окна обрамляли ясный летний день.
Говорят, раньше в этом здании был театр. Что ж, и сейчас здесь готовился спектакль. Зрители уже заняли свои места на длинных скамьях. Я увидела встревоженную тетю Джун и высокомерное лицо ее сестры Хло. Бабушка не явилась. В стороне сидел командор Этан Грей. На нем был неизменный серый костюм-мундир с воротником-стойкой.
Я посмотрела на свои ладони, сложенные на коленях. На слушание я надела черное платье, которое мне привезла Джун. Волосы убрала в гладкий пучок. От косметики отвернулась. Господин Эриксон лишь вздохнул, увидев меня. Он вообще проявлял живое участие в моей судьбе, кажется, она волновала его даже больше, чем меня саму. Я же словно спала с открытыми глазами. Моя душа застыла, покрылась коркой льда. Замерзла, потому что иначе боль становилась невыносимой. Каждую ночь я засыпала с мольбой, чтобы великие перворожденные позволили мне увидеть незримый мир. Заглянуть туда хоть одним глазком! Но то ли перворожденные остались глухи, то ли мертвые земли Конфедерации не позволяли и этого. То ли без Рагнвальда это оказалось невозможно, ведь мои сны всегда происходили лишь рядом с ним. Я больше не видела незримый мир.
Я вспоминала. Каждый миг, каждое слово. Движения, свет и тьму, прикосновения и чувства. Если сравнивать дни на фьордах со всей моей жизнью, то их было совсем немного. Но лишь в эти дни я по-настоящему жила. Оказывается, дни и ночи могут быть совершенно бессмысленными и бесполезными. А короткие часы могут вместить в себя все, что имеет настоящую ценность.
Я встрепенулась, когда слово взял обвинитель.
Несмотря на неказистую внешность, лысый господин обладал чарующим, невероятным голосом, который словно обволакивал и вел за собой, повествуя об опасностях, которые таит в себе программа переселения.
— Мы отдаем за Туман своих прекрасных дочерей, надеясь, что там их ждет прекрасное будущее! Но так ли это, уважаемые господа? Посмотрите на эти фото.
Проектор зажегся, и на белом экране высветилось мое улыбающееся лицо. Я моргнула, недоумевая, откуда у комиссии эти кадры. На них был один из немногих дней, где я ощущала себя нужной и довольной. Я как раз получила диплом искусствоведа и позировала в смешной шапочке, улыбаясь во весь рот. Веснушки на румяных щеках казались солнечными поцелуями. Непослушные кудряшки выбились из причёски и падали на лицо. Я выглядела довольной и даже счастливой.
— А теперь оглянитесь на госпожу Вилсон. Такой она вернулась через несколько месяцев пребывания за Туманом.
