Глава III
– Он сейчас откроет глаза. Лучше, если сначала он увидит кого-нибудь одного из нас.
– Обещай мне, что ты не скажешь ему.
Первый голос был мужской, второй – женский, и оба говорили шепотом.
– Смотря по тому, как он себя будет чувствовать, – отвечал мужчина.
– Нет-нет, обещай мне во всяком случае, – настаивала дама.
– Уступи уж ей, – прошептал третий голос, тоже женский.
– Ну, хорошо, хорошо, обещаю, – отвечал мужчина, – только удалитесь скорее, он приходит в себя.
Послышалось шуршанье платьев, и я открыл глаза. Красивый мужчина лет шестидесяти склонился надо мною; лицо его выражало сочувствие, смешанное с любопытством. Это был совершенно незнакомый мне человек. Приподнявшись на локте, я осмотрелся кругом и увидел себя в пустой комнате. Я, наверное, раньше никогда не бывал ни в ней, ни в комнате, меблированной наподобие этой. Я оглянулся на моего незнакомца. Он улыбнулся.
– Как вы себя чувствуете? – осведомился он.
– Где я? – был мой вопрос.
– В моем доме, – ответил он.
– Каким образом я сюда попал?
– Мы поговорим об этом, когда у вас будет побольше сил. До тех же пор прошу вас не беспокоиться. Вы среди друзей и в хороших руках. Как вы себя чувствуете?
– Несколько странно, – отвечал я, – но, кажется, я здоров. Не скажете ли вы мне, чему я обязан, что пользуюсь вашим гостеприимством? Что со мной случилось? Как я здесь очутился? Ведь я заснул у себя, в своем собственном доме.
– Для объяснений у нас будет потом достаточно времени, – заметил мой незнакомый хозяин с успокоительной улыбкой. – Лучше отложить этот волнующий вас разговор до тех пор, пока вы не оправитесь. Сделайте мне одолжение, примите несколько глотков этой микстуры. Она принесет вам пользу. Я доктор.
Я отстранил стакан рукою и уселся на постели, для чего однако пришлось употребить некоторое усилие, так как я ощущал удивительно странное головокружение.
– Я настаиваю, чтобы вы сию же минуту сказали мне, где я и что вы со мною делали, – заявил я.
– Милостивый государь, – отвечал мой собеседник, – прошу вас, не волнуйтесь. Мне было бы приятнее, чтобы вы не настаивали на немедленном объяснении; если же вы непременно этого требуете, я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Но под одним условием – вы должны прежде всего принять это питье, которое несколько подкрепит вас.
Я выпил то, что он подал мне.
– Сказать вам, как вы сюда попали, – проговорил доктор, – совсем не так легко, как вы, очевидно, предполагаете. Вы сами можете мне сообщить по этому поводу ровно столько же, сколько и я вам. Вас только что пробудили от глубокого сна, точнее летаргии. Вот что я могу вам сказать. Вы говорите, что были в вашем собственном доме, когда впали в этот сон. Позвольте спросить, когда это случилось?
– Когда? – спросил я. – Когда? Ну, само собою разумеется, вчера вечером, часов около десяти. Я приказал моему человеку, Сойеру, разбудить меня в 9 часов утра. Что сталось с Сойером?
– В точности не сумею вам сказать, – возразил мой собеседник, взглянув на меня удивленно, но я убежден, что его отсутствие вполне извинительно. Однако не можете ли вы мне указать более точно, когда вы впали в этот сон, т. е. я говорю о числе?
– Ну конечно, вчера вечером я ведь, кажется, уже сказал вам, не правда ли? То есть, если только я не проспал целого дня. Боже правый! Это невозможно, а между тем у меня странное ощущение, как будто после продолжительного сна я лег в День отличий.
– В День отличий?
– Да, в понедельник, 30-го.
– Виноват, тридцатого чего?
– Разумеется, 30-го этого месяца, если только я не проспал до самого июня. Но этого же не может быть?
– Теперь у нас сентябрь.
– Сентябрь! Не хотите ли вы уже сказать, что я не просыпался с мая. Бог мой! Да ведь это невероятно!
– Увидим, – возразил мой собеседник, – вы говорите, что заснули 30 мая.
– Да.
– Позвольте спросить, в котором году?
Я испуганно вытаращил на него глаза, несколько минут не будучи в состоянии произнести ни слова.
– В котором году? – едва слышно откликнулся я наконец.
– Да, в котором году, если позволите. Ваш ответ поможет мне сказать вам, как долго вы спали.
– Это было в 1887 году, – произнес я наконец.
Собеседник мой заставил меня выпить еще глоток жидкости из стакана и пощупал мой пульс.
– Милостивый государь, – начал он, – манеры ваши указывают на то, что вас не миновала культура, что, насколько мне известно, в ваше время далеко не было обязательным для каждого, как у нас теперь водится. Но, как человек образованный, вы сами, несомненно, давно вывели из наблюдений, что на этом свете, собственно, нет такой удивительной вещи, которая могла бы считаться самой диковинной. Все явления одинаково имеют достаточные причины; равным образом и следствия их должны быть естественны. Разумеется, вас поразит то, что я имею вам сказать; надеюсь, однако, что вы не дадите воли своему душевному волнению. Судя по наружности, вам едва ли есть тридцать лет; физическое ваше состояние, по-видимому, мало чем отличается от состояния человека, только что пробужденного от чересчур долгого и глубокого сна, а между тем сегодня 10 сентября 2000 года, и вы спали ровно сто тринадцать лет, три месяца и одиннадцать дней.
Я был просто ошеломлен.
Мой собеседник уговорил меня выпить чашку какого-то бульона, после чего мною немедленно овладела непреодолимая сонливость, и я впал в глубокий сон.
Когда я проснулся, белый день светил в комнату, которая, при моем первом пробуждении, была освещена искусственно.
Мой таинственный хозяин сидел около меня. Он не глядел в мою сторону, когда я открыл глаза, и я имел полную возможность рассмотреть его и поразмыслить о моем необыкновенном положении, прежде чем он заметил мое пробуждение.
Головокружение мое совершенно прошло, рассудок прояснился.
История о моем 113-летнем сне, которую при моей прежней слабости и растерянности я принял безапелляционно, снова припомнилась мне, но я отогнал эту мысль как нелепую попытку обморочить меня, хотя для целей подобной проделки ум мой отказывался подыскать даже самое отдаленное объяснение. Не было, конечно, сомнения, что со мною случилось нечто необычайное, – недаром же я проснулся в чужом доме, в присутствии этого незнакомого мне господина, но фантазия моя была совершенно бессильна придумать что-нибудь, кроме самых диких предположений, в чем, собственно, состояло это «нечто». Не был ли я жертвою какого-нибудь заговора? Это очень на то было похоже. Во всяком случае, если вообще можно иногда доверять наружности, этот человек с тонкими и благородными чертами лица, наверное, не мог быть участником в каком-либо преступном замысле. Затем мне представилось, что я мог сделаться предметом какой-нибудь шутки со стороны моих приятелей, которые как-нибудь узнали о моей потаенной спальне и таким образом хотели доказать мне опасность магнетических опытов. Но в этом предположении было много невероятного. Сойер никогда бы не выдал меня, да и друзей, способных на такое дело, у меня не имелось. Тем не менее предположение, что я был жертвою грубой проделки, показалось мне самым подходящим. Поджидая увидеть какое-нибудь знакомое мне лицо, усмехающееся из-за кресла или занавески, я стал внимательно кругом осматривать комнату. Когда глаза мои снова остановились на моем собеседнике, он уже глядел на меня.
