Мой спутник остановился и потом продолжал:
– Я говорю вам все это, как бы отвечая на вопросы, которые вы мысленно задаете, хотя и не высказываете вслух. Но мой прадедушка расскажет вам подробнее.
Я увидел, что тут опять может всплыть что-либо выше моего разумения, и, чтобы избежать возможной неловкости, спросил:
– Конечно, после такого лета дети вернутся в школу физически окрепшими и посвежевшими.
– В школу? – переспросил он – Что вы под этим понимаете? Я не вижу, какое отношение имеет это слово к детям. Мы действительно говорим о философской школе, о школе живописи, о школе жизни. А другого смысла, – сказал он, смеясь, – я что-то не знаю.
«Черт возьми! – подумал я. – Нельзя мне рта открыть без того, чтобы не вызвать новые трудности». Не желая учить моего друга лексикологии, я подумал, что мне не следует ничего говорить о детских фермах, которые я привык называть школами. Ясно было, что их уже не существует, и потому после краткого колебания я сказал:
– Я употребил это слово в смысле системы воспитания.
– Воспитание, – в раздумье произнес он. – Я достаточно знаю латынь, чтобы понимать, что это слово
[34] происходит от «Educere» – «выводить». И я слыхал, как это слово произносят, однако ни один человек не мог мне точно объяснить его значение.
Вы можете себе представить, как много потерял мой новый друг в моих глазах, когда я услышал от него это откровенное признание, и я несколько пренебрежительно процедил:
– Воспитание – это система обучения детей.
– Почему же не стариков? – лукаво улыбаясь, возразил он. – Уверяю вас, наши дети учатся независимо от всякой системы. Вы не найдете у нас ни одного ребенка, мальчика или девочки, который не умел бы плавать. Каждый из них привык гарцевать на маленьких лесных пони, вон там как раз скачет один мальчуган! Все дети знают, как приготовить себе пищу, старшие мальчики умеют косить. Многие могут крыть гонтом крышу, помогать плотникам, трудиться в лавке. Они знают очень много, уверяю вас.
– Да, но их умственное воспитание, развитие их ума! – любезно пояснил я свои слова.
– Гость, – промолвил он, – может быть, вы не учились тем вещам, о которых я говорил. Но не думайте все-таки, что для этой работы не нужно никакого умения и не требуется никакой сообразительности и умственного развития! Вы изменили бы свое мнение, если бы увидели, например, как дорсетширский паренек настилает крышу. Но я понимаю: вы говорите о книжном учении. Так это дело совсем простое! Большинство детей видят книги везде и повсюду и начинают читать с четырехлетнего возраста. Я слышал, что не всегда было так. Что же касается письма, то мы не поощряем ребят слишком рано царапать пером (конечно, они поступают по-своему). Это приучает их к плохому письму. А какая же польза в множестве плохо написанных страниц, когда так легко научиться простому печатанию. Вы понимаете, мы любим красивый почерк. Часто писатели, готовя книгу, переписывают свою рукопись или отдают ее переписать. Я говорю о тех книгах, которые нужны в небольшом числе экземпляров, например, поэтические произведения. Однако я уклонился в сторону. Прошу извинения, но меня особенно интересуют вопросы письма – я сам каллиграф.
– Итак, – сказал я, – вернемся к детям. Когда они овладели чтением и письмом, разве они не учатся чему-нибудь другому, например, языкам?
– Конечно, – ответил он. – Иногда даже еще не умея читать, они уже говорят по-французски. Это язык наиболее нам близкий – на нем говорят по ту сторону пролива. Затем дети учатся и немецкому языку, на котором говорят во многих общинных школах и колледжах континента. Эти языки преобладают и на островах наряду с английским, валлийским, ирландским, который представляет собой разновидность валлийского. Дети легко усваивают языки, потому что их хорошо знают родители. Кроме того, наши гости из-за моря часто привозят своих детей, и, играя друг с другом, малыши легко перенимают разговорную речь.
– А древние языки? – спросил я.
– Латынь и греческий обычно изучают вместе с новыми языками, – ответил он, – если хотят узнать их лучше.
– А история, – спросил я, – как вы преподаете историю?
– Если человек умеет читать, он читает, конечно, то, что его интересует. И он легко может найти кого-нибудь, кто посоветует ему, что лучше всего прочесть по тому или другому предмету, или объяснит непонятное место в книге, которую он читает.
– Чему же они еще учатся? Я не думаю, чтобы все изучали историю, – сказал я.
– Нет, нет, – ответил Дик, – некоторые совсем равнодушны к ней. По правде сказать, я не думаю, чтобы многие ею интересовались. Я слышал от прадеда, что история волновала людей преимущественно в период тревог, распрей и борьбы, а вы сами знаете, – прибавил мой друг с приятной улыбкой, – как далеко мы от этого ушли. Многие изучают вопросы устройства мира, причины и следствия разных явлений – словом, естественные науки у нас процветают. Другие, как вы сами слышали от нашего Боба, занимаются математикой. Нет смысла подавлять естественные наклонности человека.
– Неужели дети изучают все это? – спросил я.
– Это зависит от того, – ответил он, – кого вы считаете детьми, и вы должны помнить, до какой степени дети различны. Обычно они читают не очень много, чаще всего – книги о приключениях. Это продолжается приблизительно до пятнадцатилетнего возраста. Мы не поощряем раннего увлечения книгами, но вы часто можете встретить детей, стремящихся к книге с малых лет. Это может быть не особенно хорошо, но удерживать их бесполезно. Впрочем, в большинстве случаев такое увлечение длится недолго, и к двадцати годам они выравниваются. Дети почти всегда стремятся подражать взрослым, и если ребенок видит людей, занятых нужным и вместе с тем интересным трудом, например, постройкой дома, мощением улицы, садоводством, он именно к этому и станет тянуться. Поэтому я не думаю, чтобы нам следовало опасаться слишком большого числа ученых людей.
Что мне было на это отвечать! Я сидел молча, боясь какого-нибудь нового недоразумения. Но при этом смотрел во все глаза. В ожидании центральной части Лондона я старался представить себе, на что она стала теперь похожа.
Мой спутник, однако, не хотел расстаться с предметом нашего обсуждения и задумчиво продолжал:
– В конце концов не такая уж беда, если часть молодежи посвятит себя науке. Приятно видеть, как эти люди любят свою работу, которая сейчас не очень популярна. Между нами говоря, ученые в большинстве очень милый народ, такие тихие, мягкие, скромные, а в то же время они так ревностно стараются поделиться с другими своими знаниями! Во всяком случае, те, которых я встречал, мне очень нравились.
Его речь показалась мне настолько странной, что я готов был задать ему другой вопрос. Но в этот миг мы как раз достигли вершины холма, и направо внизу, сквозь длинную лесную просеку, я увидел стройное здание, которое показалось мне знакомым.
